этом мире примерно всё, но я на удивление и не хотел понимать. Я хотел отсюда свалить. И никогда, никогда в жизни не встречаться с тем наглухо отбитым Творцом, который сотворил этот мир. У него, блин, ещё и реестровый номер был, мир на полном серьёзе входил в Сансару!
Поскольку от Дианы с вороном толку не было, я решил действовать самостоятельно. Спёр у Яйцерика одеяло и отправился к лесу. Там пришлось немало побродить, прежде чем удалось наломать гибких и прочных веток.
Через пару часов после того, как я начал работы, из лесу, пошатываясь, будто пьяная, вышла Фиона. Поймав меня блуждающим взглядом, она подошла ближе и вопросительно мяукнула.
— Что, совсем человеческий язык забыла? — спросил я.
Фиона потрясла головой, и в её прекрасных глазах появились проблески разума.
— Извини, — сказала она. — Просто я впервые почувствовал зов дикой природы, и он свёл меня с ума.
— Бывает, чё, — буркнул я, вдевая нитку в иголку.
Вот нахрена, спрашивается, яйцам нитки и иголки? Нет, лучше не задаваться такими вопросами. От них неумолимо хочется забухать, а бухать нельзя, да и нечего.
— А что ты делаешь? — заинтересовалась Фиона.
— Самогонный аппарат. Не видишь, что ли?
— Н-нет. Самогонного аппарата — совсем не вижу, — развела руками Фиона.
Закрыв глаза, я мысленно высказал всё, что думал о бесконечно тупящих кошках, а когда открыл глаза, то вставил нитку в игольное ушко с первой попытки. Это меня взбодрило, я даже улыбнулся.
— Подземный ход я рою, Фиона. Валить нам отсюда надо.
— А, валить… — Она зевнула, села, скрестив ноги, и обмоталась хвостом. — Ты знаешь, а здесь я, возможно, впервые познал истинное счастье.
— Стихи, что ли, ёжикам читаешь? — удивился я.
— Дело не в этом! — дёрнула кошачьими ушками Фиона. — Здесь, наедине с природой, приходит понимание того, сколь мало в жизни имеет значение. Куда мы вечно бежим? К чему стремимся?.. Неужели шуршание презренных банкнот слаще для слуха, чем журчание ручья, или шелест листвы? Послушай, Костя!
— Слушаю, слушаю, — проворчал я, пришивая палку к одеялу. — Поздравляю с новой шизой. Ты их коллекционируешь, что ли?
— Не понимаю, о чём ты, — надулась Фиона.
— Ну как же? Алкоголизм — раз, бзик по стихам и публичным выступлениям — два, раздвоение личности — три, теперь вот ещё в древолюбы подалась.
— Ты злой и жестокий! — взвизгнула Фиона, вскакивая. — После всего, что я для нас сделал, ты мог бы относиться ко мне более…
— Нитку перекуси, — попросил я.
— Я перекушу, но это не означает, что я тебя прощаю!
— Договорились.
Фиона перекусила нитку, потом, ворча, сделала узелок своими тоненькими пальцами и удалилась обратно в лес. Жратвы, что характерно, опять не принесла, хотя сама умирающей не выглядела. Ладно, киса, свалим мы отсюда, отпустит тебя однажды, тут-то я тебе всё и выскажу. У нас тут, между прочим, все работают! Диана на холме валяется, я хрень какую-то строю, во́рон вдохновляет. А эта фигня кошачья свалила в лес — и как так и надо.
— Вы поссорились? — спросил нежный голос.
Я вздрогнул, поднял взгляд. Передо мной стояло знакомое яичко.
— А, привет, Яйцерина, — сказал я. — Ну, как тебе сказать… Да, наверное. Фигня, не бери в яйцо.
Яйцерина глубоко вздохнула и покрутилась, будто красуясь передо мной. Я, как мог, подпустил во взгляд восхищения. Получилось: Яйцерина порозовела. Дурдом…
— Я слышала кусочек вашего разговора, — сказала она. — Похоже, что ваша подруга становится яйцекраткой…
— Нет, — сказал я, возвращаясь к работе, — Яйцефиона не такая. Она — деятельное яйцо. Вишь, как носится!
Между деревьями в этот миг и вправду пролетела стремительная тень. Кажется, Фиона охотилась за птичкой, ошалевшей от такого внимания к своей персоне.
Яйцерина печально вздохнула:
— Я уже видела такое, Костя. Грустно, но поначалу все отрицают серьёзность ситуации. Яйцеслав и Яйцериса прожили вместе двадцать лет, но когда она стала яйцекраткой, он тоже долго не мог поверить, полагал это причудой и ждал, что она образумится. Даже когда она полностью отвергла яичность и поклонилась Королю Яйцо…
— Поклонилась — это в смысле села там, рядом с остальными? — пробормотал я, сосредоточенно пришивая очередную палку.
— Да. Яйцекраты считают, что жизнь не имеет никакого смысла, она мешает совершенствовать духовное яйцо. Чем больше мы двигаемся, чем больше внимания уделяем своему телу, тем дальше мы от счастья жизни истинной. Поэтому, как они полагают, нужно полностью отрешиться от мирского и проводить дни в безмолвных молитвах к Королю Яйцо.
— А король-то этот откуда взялся? — полюбопытствовал я, раз уж разговор такой начался.
— Оттуда же, откуда и все яйца, — с удивлением отозвалась Яйцерина.
Вопрос, откуда берутся яйца, кстати говоря, был для меня всё ещё актуальным. И вот я получил на него ответ:
— Яйца приносят птицы. Приносят, чтобы мы радовались жизни! Каждая яичность — бесценна. А яйцекраты отрицают всё это и проводят лучшие свои годы в неподвижности. Безумцы!
Судя по интонациям, Яйцерина всплеснула руками. Интересно, а яйца реинкарнируют в людей? Или наоборот? Домотаться, что ли, до Дианы — походить, проверить? У неё же прибор может. Найдём бывшего человека, разбудим память, как, вон, Фионе. То-то ржака будет! Эх-х-х, всё-то бы мне ржать… Повзрослеть бы уже, что ли. Нафиг-нафиг. Увяжется за нами ещё яйцо какое-нибудь с сознанием прыгуна в высоту. Что мы с ним делать вообще будем?
— У нас тоже такие есть, — решил я поддержать разговор. — Мы их задротами называем. Сидят себе всю жизнь — то ли в игрушки играют, то ли книги читают. То ли пишут. Пивка позовёшь попить — он тебя ещё и в ЧС со страху кинет. В Японии, говорят, таких дофига. Им даже, кажется, инвалидность дают, но я точно не уверен. Давно в Японии не был, понимаешь, всё дела, дела, по Сансаре прыгаем туда-обратно.
Яйцерина слушала бы меня, раскрыв рот, если бы у неё был рот. А когда я замолчал, нерешительно начала:
— Скажите, Костя… А кто-то из ваших двух прекрасных яичек — ваше яйцо?
Мне понадобилось секунд десять, чтобы отдуплить, в чём меня обвиняют. Дошло.
— А. Ты про Диану и Фиону? Не, они мне не яйца. Мы просто яйца, понимаешь?
— Да! — с облегчением рассмеялась Яйцерина.
