к самому Степану Бандере — главному руководителю Организации украинских националистов, обещавшей украинцам полную свободу и независимость под эгидой Адольфа Гитлера…
Наконец Северин Романович решился, с шумом отодвинул стакан и спросил прямо:
— Как там, Кирилл, с нашими?.. Ну, значит, руководителями? В смысле правительства, о котором ты когда-то говорил?
Кирилл не отвел взгляда от полной рюмки. Покрутил ее тонкими белыми пальцами, не разлив ни капли. Ответил уклончиво:
— Рано еще говорить о правительстве. Не до этого. Вот возьмут немцы Москву, тогда…
Северин Романович дохнул ему винным перегаром прямо в лицо. Скрутил кукиш:
— Вот что тогда будете иметь! Поздно будет! Теперь, когда немцы нуждаются в нашей помощи…
Кирилл сам был убежден в этом, но не мог сразу признаться брату, что не оправдался пока ни один из расчетов организации. Хотя почему ни один? Красных выгнали, и, если разумно взяться за дело…
— Нужно доказать Берлину, что без истинных украинских патриотов им будет несладко! — уже более уверенно сказал он. — А здесь, — обвел рукой вокруг, — в наших селах, и подавно. Дуду повесили, а сколько дуденят осталось? Я тебе говорю, — доверчиво склонился через стол к брату, — здесь без нас немцам не обойтись. В окрестных лесах столько сейчас окруженцев[9 - Окруженцы — советские солдаты, попавшие в окружение.]. И все вооружены!
— Что же делать? — Глаза Северина Романовича испуганно забегали.
— Организовываться! — убежденно ответил Кирилл. — Сами возьмемся за оружие, сами и наведем порядок.
— Против немцев? — ужаснулся Северин Романович.
— Ты что! Раздавят! — Кирилл приложил палец ко рту. — Здесь хитрость нужна. Немцы дадут оружие, потихоньку, чтобы никто не узнал. А мы, мол, и против немцев, и против красных, за самостоятельную Украину! Вот и девиз…
Северин Романович, размышляя, потер лоб. Сказал категорически:
— Раскусят!
Пренебрежительная улыбка мелькнула на лице Кирилла.
— Не каждому об этом говорить надо… К тому же, когда раскусят, поздно будет. Мы сплотимся. В ОУН есть Служба безопасности, трибуналы — нескольких строптивых расстреляем, другие твердую руку почувствуют. На днях я разговаривал…
Северин Романович насторожился:
— С кем?
Но Кирилл уже сообразил, что сболтнул лишнее.
— С особой весьма авторитетной.
Он так и не сказал, с кем, будто подчеркивая этим свое превосходство над обыкновенным сельским торгашом — брат или сват, а не лезь, куда не следует. Каждый должен знать лишь то, что ему положено, — это принцип нового порядка, с которым Кирилл не мог не согласиться.
Со времени того разговора братьев прошло три года, и Северин Романович сумел оценить мудрость Кирилла. Любил даже похвастать после рюмки в кругу хороших знакомых, что, мол, деловой нюх никогда не подводил его, Северина. Он всегда знал, что из брата будет толк, и не зря тратился на его обучение. Зато теперь Кирилл Романович Жмудь адвокат и известный деятель Украинской повстанческой армии, даже имеет подпольную кличку Коршун (об этом, правда, Северин Романович уже не говорил).
Все одобрительно кивали, соглашались с Северином Романовичем, догадываясь, что острожанский староста — прихлебатель гитлеровцев — давно с лихвой возвратил себе эти издержки (недавно из вырезанного бандеровцами польского села вывез он пять подвод всякого добра), да помалкивали — кому охота связываться с самим Коршуном!
Северин Романович пристроил к своему дому флигель, обставил комнаты шкафами и диванами, привез даже рояль, выменянный на продукты в соседнем местечке, — за дорогой, красивый, блестящий рояль просили всего два пуда сала, Северин Романович сторговался за пуд да мешок картошки. Сам шел за подводой, чтобы случайно не повредили рояль на лесных выбоинах, а потом полдня ходил вокруг него, изредка с удивлением и гордостью тыкая пальцем в клавиши.
Вечером приехал Кирилл с двумя подчиненными. Они стали издеваться над Северином Романовичем: мол, зачем ему рояль, да еще такой ценный — “Беккер”!
Жмудь надулся и заявил, что выпишет для сына Григория учителя из местечка: эти вшивые учителя оголодали, ими сейчас хоть пруд пруди, а он для своего дитятки ничего не пожалеет…
Один из прибывших захохотал и сказал, что его дитятке больше подходит автомат или карабин, — он видел, как ловко глушил мальчишка рыбу гранатами; но старый Жмудь только улыбался загадочно: знал, что за деньги сейчас можно сделать все.
Другой приятель брата стал перебирать клавиши, потом сел и заиграл. Северин Романович, подперев кулаками подбородок, смотрел, как быстро бегают по клавишам холеные пальцы игравшего, вдруг вспомнил, какие толстые и неуклюжие пальцы у Григория, с обкусанными черными ногтями, — и ему на миг сделалось тоскливо. Но опомнился — вот еще причуды! — и пригласил дорогих гостей к столу.
Вообще в последнее время настроение у Северина Романовича часто портилось. Не потому, что торговля шла хуже или что-то в хозяйстве не ладилось, — нет, слава богу, свиньи набирали вес, рыба ловилась, и уже четыре лошади стояли в конюшне. Но как подумает, что красные взяли Киев и продвинулись к Полесью, делалось не по себе. Правда, остановились, и, если верить Геббельсу, навсегда. А скоро, мол, доблестная немецкая армия, выпрямив линию фронта, перейдет в наступление. Но Кирилл рассказывал, что немцы строят укрепления где-то там на западе, значит, не о наступлении, а об обороне думают… Кирилл уверял также, будто у Бандеры хватит сил, чтобы контролировать леса вокруг Острожан и дальше, и что красные не осмелятся сунуть сюда нос, но… Северин Романович только вздохнул тогда в ответ.
На всякий случай начал потихоньку колоть свиней — за сало давали золото, случалось, и драгоценные камни, а с золотом он не пропадет: еще не весь мир — Украина, вон в Канаде сколько земляков устроилось, живут хорошо… Тем более что у Северина Романовича была твердая договоренность с Кириллом, чтобы вовремя предупредил, когда возникнет реальная опасность. В сарае за конюшней стояли две крепкие смазанные подводы, он сам придирчиво осмотрел их и запретил пользоваться ими в хозяйстве. Только один раз разрешил запрячь в них коней — в ту ночь, когда грабили польское село, но тогда сам бог велел, грех было не воспользоваться панским добром…
Сегодня на рассвете он внезапно проснулся и сел на постели. С улицы донесся гул мотора, и свет автомобильных фар скользнул по окну, — его сразу прошиб холодный пот.
Жмудь торопливо нащупал брюки и, не забыв сунуть в карман подаренный братом немецкий вальтер, босиком, со свечкой в высоко поднятой руке вышел на веранду, спросил громко:
— Кто здесь?
