не встретив ни одного дыма на своем пути. (Проще было бы отослать читателя к книге К. Г. Паустовского, но по ходу повествования придется обращаться к его «Кара-Бугазу», потому что литература все время перемешивалась с действительными событиями и трудно — если вообще возможно — было отличить одно от другого.)
Паустовский писал:
«…вышло восемьдесят человек. Всех, кто не мог подняться сам, оставили в трюме… Заключенных согнали на корму — толпу желтых от качки, голода и жажды людей. Пароход покачивался у горбатого острова, черным камнем торчавшего из воды. Высадка заключенных на остров Кара-Ада продолжалась несколько часов. Шлюпки не могли подойти к берегу из-за сильного прибоя. Заключенных заставляли прыгать по пояс в воду и добираться до берега пешком…
…их высадили без всего: не дали ни воды, ни пищи, ни даже черствого хлеба… Между островом и берегом бушевал широкий пролив…
…последняя шлюпка вернулась к пароходу, и матросы долго, мешая друг другу, подтягивали ее на талях. Потом из трюма вытащили трупы и бросили в воду; за кормой всплеснула вода. «Николай» дал гудок и, застилая остров дымом, пошел на юг, в сторону Баку».
На острове Вавилин сказал мне:
— Думаю, их могли высаживать только здесь, вот где мы с вами стоим… В тогдашней лоции это место отмечено как единственное — для подхода шлюпок. Вы же учтите, Каспий обмелел с тех пор, здорово обмелел, где мы с вами ходим посуху — плескалась вода. Берег был не такой пологий, а куда круче…
Я молчал.
Я старался представить себе тот день. Под ногами шуршала ракушка, набросанная штормами. Носом в песок уткнулась весельная лодка без весел, сорванная где-то морем и принесенная на Кара-Ада. А «Св. Николай» стоял, должно быть, чуть левее, если смотреть в открытое море. Ирония судьбы: Николай-угодник по всем преданиям проходил как заступник угнетенных, и вообще — как человек очень широких взглядов и очень терпимый.
Анатолий Яковлевич Вавилин — среднего роста, кряжистый, неторопливый мужчина, с обветренным лицом, грудь в полосатой тельняшке, — так и выглядел, как должен в нашем представлении выглядеть смотритель маяка.
Но когда я назвал его смотрителем, он меня поправил, чуть улыбаясь: хоть это и звучит привычно, но по штатному расписанию должность называется — инженер-начальник группы средств навигационного оборудования, СНО… Такое название понадобилось, чтобы пересмотреть ставки и утвердить новые. А смотритель?.. Ну, смотрит. За смотрение платить повышенную зарплату? Инженер-начальник — совсем другое дело! (В утешение Вавилину я напомнил: в свое время бакенщик на реках стал рабочим дистанции пути; а уж станционного смотрителя у Пушкина надо было бы именовать начальником специализированной конной тяги для дальних расстояний.)
Безотносительно к названию должности средства навигационного оборудования — это и световой маяк, и радиомаяк, посылающий в эфир позывные, начальные буквы названия острова: КА — тире-точка-тире, точка-тире; это и «ревун», который подает голос в туман, когда световой сигнал не увидишь даже у подножия башни. (Но в Бекдаше, понятно, о сложном титуле Вавилина никто не подозревает. Его зовут: начальник Кара-Ада.)
Мы с ним долго ходили по скалам, источенным морем, солнцем и ветрами. Северный берег круто обрывался к морю, и маленькие бухточки своей первозданной дикостью заставляли вспомнить необитаемые острова — особенно одна из них, вдающаяся почти квадратом, огражденная угрюмыми каменными глыбами.
По словам Вавилина, в этой бухточке обычно хорошо ловится судак (отсюда — забавное местное выражение: судачить).
Нашим незримым спутником был Константин Георгиевич Паустовский. Мы с Вавилиным говорили о его повести, ставшей хрестоматийной, но здесь, на Кара-Ада, это не было отвлеченным разговором о литературе. Ведь по этим же скалам бродил, спотыкаясь, геолог Шацкий и подбирал сухие ветки и обломки досок — разжечь костер. На их беду, море тогда не позаботилось, не выбросило ни одной лодки, а то кому-то можно было бы рискнуть, попробовать переправиться через бушующий пролив, подгребая ладонями. Молодой эстонец из большевиков Ганс Миллер завалил костер мусором, чтобы дым валил заметнее, — больше шансов, что он бросится в глаза кому-нибудь там, на берегу.
Еще одна ночь — в январе 1920 года, и еще для пятнадцати все кончилось. Живые завидовали мертвым. Тем не приходилось больше крепиться из последних сил, кидаться от надежды к отчаянию и снова к надежде… Миллер тупо и упрямо жевал конец матросского ремня, пытаясь обмануть жажду. К счастью, он забылся и пришел в себя оттого, что кто-то резко дергал его за воротник. Шацкий кричал шепотом: на берегу ответные огни. Три больших костра!..
Вавилин говорил:
— А помните, Миллер еще успел заметить парус над волной. Это уже позднее… И как над ним, над Миллером, понятно, наклонился кто-то. Он в лисьем малахае был, этот кто-то…
— Помню, как не помнить, — сказал я, но пока не стал дальше развивать эту тему, потому что по поводу лисьего малахая у меня были свои непроверенные соображения, из-за которых, собственно, я и попал в Бекдаш и на Кара-Ада, правда, значительно позднее, чем мог бы сюда попасть.
Спасители — их было двое — увезли с острова пятнадцать человек. Остальных уже незачем было увозить, а хоронить — некогда. В конце концов в живых осталось девять. Девять почти из ста. Но хотя бы девять… И это уже была не глава из прочитанной книги. Это была судьба непридуманных людей, которые полвека назад загадочно исчезли для своих близких. И должно быть, в старинных семейных альбомах по сей день хранятся их пожелтевшие фотографии, наклеенные на паспарту. Но что сталось с ними — никто не знает. Кто вообще слыхал тогда об острове Кара-Ада?
Я думал об этом, когда мы с Вавилиным уже не пересказывали друг другу «Кара-Бугаз» со всеми подробностями, а молча стояли у невысокой ограды — неподалеку от башни маяка, в сторону берега. За оградой — самодельный обелиск, воздвигнутый на братской могиле.
— Шестеро… — негромко, как и подобает на кладбище, сказал Вавилин. — Когда лет восемь назад тут обнаружили скелеты, то только шестерых. Это еще при моем предшественнике… Я и сам потом искал — не миновал ни одного клочка. Но больше никого не нашел. Должно быть, море унесло, похоронило… Ведь когда тут у нас настоящие шторма́, видели бы вы, — волны накрывают весь остров и перекатываются через него!
Значит, шестеро…
А кто?
Может быть, тот студент из Темир-Хан-Шуры, у которого не хватило сил вместе с двумя своими товарищами сделать безнадежную попытку переплыть пролив, и он свалился на берегу, а тех двоих сразу накрыли волны… Или Гогоберидзе, грузин, который кричал в горячке: «Сандро, бей негодяев!»
Но этого теперь уже не узнаешь.
Вечером в столовой домика, похожей на кают-компанию, мы пили чай цвета кофе,
