полуразвалившимся от старости комодом, мамину кофту, Андрюша кряхтя приоткрыл, вытащил на себя, средний ящик. Выкопав оттуда купальные трусы, мятую летнюю рубашку с коротким рукавом и, уже становящиеся маловатыми, трикотажные шорты, переоделся, бросив, снятые с себя, домашние трусы и майку поверх маминой кофты.
Потихоньку, чтобы не разбудить сладко храпящего отца, Андрюша спустился по поскрипывающей лестнице, аккуратно открыл ведущую на улицу дверь, вышел и, так же, аккуратно-тщательно, прикрыл её за собой. Глубоко вдохнув в себя свежий, звенящий птицами, ярко-зелёный день, выскочив через калитку на улицу, мелкой трусцой припустил вдоль дачных участков к пруду. Добежав до окружающих пруд деревьев, ещё не видя воды, но уже слыша дикий разноголосый детский ор, поправил, всё время зажёвывающиеся в зад, тесные шорты и припустил ещё быстрее, расстёгивая на ходу коричнево-белую, в клеточку, рубашонку.
– Андрюха, привет! – заорали из воды, изнемогающие от летней радости, пацаны, – айда к нам!
Моментально сбросив с себя рубашку в общую, валяющуюся на берегу кучку, отправив туда же тёплопотные шорты, торопливо расстегнув и сбросив сандалии, Андрюшка с разбегу упал в воду вспененную множеством бесящихся в пруду детей.
– Здорово, "жиртрест", – послышались отовсюду беззлобные приветствия от более старших, в сторону не обижающегося, не обращающего на них внимания, Андрюши. Похрюкивающе хихикающий толстый мальчик вплыл в свою дружескую компанию одновозрастных мальчишек:
– Здорова, Серёга!
– Андрюха, привет!
– Привет, Вовка!
– Здорова, здорова!
– Привет, привет!
Упав на мягкую, нежную травку Андрюша отчаянно дрожал покрытым пупырышками, жирно-рыхлым тельцем. Весь сжавшись, прижав ручонки к груди и подставив обжигающему солнцу лоснящуюся мокрую спину мальчик еле-еле терпел вынужденное "отлучение" от сладостного купания, стремясь как можно скорее согреться, чтобы можно было снова вернуться в воду.
– Здравствуй, Андрюша, – донёсся до ушей, откуда то сверху писклявый девчачий голос.
– Пппри-вет, Ннна-ташка, – еле вытолкнул сквозь посиневшие до фиолетовости губы Андрюша, постукивая зубами. Покосившись на присевшую рядом, одетую в полностью закрытый купальник девятилетнюю девочку, спросил:
– Когда приехали?
– Вчера. Как только занятия у меня в музыкалке закончились, так и сюда. Бабушка сказала, если тебя увижу, чтоб ты своей маме передал, пусть за молоком приходит.
Андрюша чуть содрогнулся от рвотного позыва: ну, вот, опять мама будет насильно пичкать его(хорошо хоть время от времени), этим жирным козьим молоком, которое она считает жутко полезным и крайне необходимым для здорового питания своего сыночка. Одинокая бабушка Наташки Еремеевой, держащая, у себя в хозяйстве, одинокую же козу, у которой время от времени появлялось потомство, приходилась какой-то дальней родственницей отцу. Отец с этой семьёй практически не общался, не хотел знаться, все родственные отношения поддерживались Надеждой Николаевной, несмотря на то, что Еремеевский "бабский колхоз" относился к ней несколько высокомерно. Потому что, почти "коренным" москвичам, да ещё и советской "полуинтеллигенции", было, как-то, "заподло" тесно общаться с работяжной лимитой. Огромный дом-дачу, с приличным участком в двадцать соток, бабушка Еремеевых, пописывающая "бронебойно-партийные" стишки, получила вместе с мужем недолго просуществовавшим рядом с ней. Муж "гениальной" поэтессы, Яков Абрамович Бурков, работал непонять кем, в одном из многочисленных НИИ. Брак их продлился около пяти лет, после чего, на радостях от того, что ему удалось вырваться из "семейной тюрьмы", Яков Абрамович с одним чемоданом, плюнув на всё имущество и московскую прописку, "ускакал выпучив глаза" в Новосибирск, в академгородок, лишь бы быть подальше от "пламенной музы". Да и вообще, ни возле бабушки, ни позже около мамы, а позднее, около старшей сестры матери Наташки Еремеевой, мужики не задерживались. С мужем старшей сестры Наташкиной матери даже до свадьбы не дошло, через полгода сбежал. С отцом самой Наташки, мать её, повела себя поумнее, сразу же женив его на себе, благодаря чему он продержался больше года, сбежав, уже когда Наташке было месяца три-четыре от роду, куда-то на один из приисков Магадана. Но и там, "рука закона" дотянулась до него и, "отшлёпав по морде" исполнительным листом, обеспечила тем самым, всю семью, "жирным северным куском", в довесок к хилому семейному бюджету женской династии.
– Ты сам, тоже заходи в гости, когда скучно будет, поиграем во что-нибудь, – призывно пропищала Наташка недоумевающе пожимающему плечами, (во что, он, пацан, будет играть с девчонкой?), Андрюше. Встала и, как взрослая, выламываясь коротконогим детским тельцем, пошла к воде.
– Андрюха! Андрюха! Иди сюда, мы жабу поймали, – проорал что есть силы Вовка, самый закадычный дружок Андрюши. Сразу же согревшийся, от вспыхнувшего где-то внутри, горячего интереса, Андрюша подскочил и побежал навстречу, выловившим добычу, мальчишкам.
– Чего будем с ней делать? – деловито "поставил вопрос на совещание" Вовка, крепко держащий за заднюю лапу, некрупную, чуть больше обычной лягухи, жабу, – надуем её?
– Не-не! – категорично запротестовали Сережка с Сашкой, – вскрытие! Пусть Андрюха-доктор, вскрытие сделает, а то, в тот раз, нам этот придурок Ренат не дал закончить.
Великовозрастный дебил-переросток, непонятно какой национальности, просидевший к каждом классе по два года и, так и, не получивший восьмилетнего образования, нигде не работая, слонявшийся по посёлку и окрестностям, "ожидающий" когда его: или заберут в армию, или посадят, влез неделю назад в увлечённую игру мальчишек, хотя его "об этом никто не просил". Подойдя поинтересоваться, чего это там затеяла "сопливая мелюзга", увидав устроенный, внутри заинтересованно сопящего и галдящего круга пацанов, "анатомический театр", весь от лба до пояса покрытый красно-гнойными прыщами, "чучмек": сначала, отскочив от удивлённо притихших мальчиков, блеванул под ближайший куст; потом, заорав как бешеный, вращая выпученными, как у поломанной куклы, зенками; заталкивая назад в плавки, высовывающийся из них, эрегированный до деревянности, член; разогнал всех немногочисленных купальщиков, торопливо похватавших свою одежду и разбежавшихся кто куда. Как судачили позже, об этом, в посёлке, у тот же день, часа два или три спустя, Ренат напал и попытался изнасиловать свою четырнадцатилетнюю соседку. В субботу, после обеда, когда на всех дачах полным полно народа. Прибежавшие на выручку, отчаянно визжащей девчонке, соседские мужики, оторвав "волчару" от полурастерзанной "овцы", как следует поколотив его, поскорее утащили в отделение милиции, пока не появились, куда-то отлучившиеся родители потерпевшей и не прибили бы "гнойного чучмека" насмерть.
– А нож есть? – деловито поинтересовался у друзей Андрюша.
– Есть! Есть! Взяли мы с собой, – одновременно крикнули близнецы.
– Сашка! Он у тебя или у меня? – спросил Серёжка своего, мало похожего на него, брата-близнеца.
– У меня! – с готовностью откликнулся тот и бросился к набросанным в одну кучу вещам. Порывшись в них, торжествующе показал недавний подарок отца своим сыновьям, – вот он!
– Так! Хорошо. Пацаны, – скомандовал Андрюша, обращаясь к близнецам, – сделайте колышки, чтобы нам ей лапы, ну как прошлый раз.
Согласно закивавший Сашка, быстро раскрыл маленький
