и собралась приняться за другую. Проходя с ведром по коридору, тесно заставленному мебелью, она нечаянно столкнула локтем с этажерки вазу для цветов из обожженного гипса. Ваза была дешевенькая, не дороже рубля. И все же Ворончиха огорчилась. Поставила ведро, принялась собирать черепки. На шум из кухни выглянул Белугин. На этот раз он был в светлом летнем костюме, только что пришел с работы.
— Что такое? Вазу расколотила? Где у тебя глаза-то были?
Ворончиха выпрямилась, глубоко впавшие глаза ее сверкнули.
— Как? Как ты сказал? Да я заплачу, сколько это стоит. Только… как ты сказал? Ты мне в сыновья годишься.
— Ну вот, подумайте, — криво усмехнулся Белугин, — нужны кому-то твои гроши! Смотреть, говорю, надо.
Его голос прозвучал уже примирительно. Однако разговаривать с Ворончихой было не так-то просто. Она отставила приготовленное для мытья ведро с водой в сторону, положила возле него тряпку и вытерла о передник руки. Смахивая локтем со лба выбившуюся из-под платка седую прядь, проговорила:
— Что там мне причитается за комнату, которую вымыла, пусть пойдет за вазу. Она большего и не стоит. А остальное домывайте сами.
На лестнице ее догнала взволнованная Белугина. Она была в дальней комнате и не сразу поняла, что произошло.
— Послушайте, Михайловна, ну вы же знаете, он ужасный грубиян. Он и на меня кричит.
— Позволяешь, вот и кричит, — спокойно отозвалась Ворончиха, продолжая спускаться по лестнице. — А на меня ему чего кричать? За то, что согласилась помыть? Так за это умные люди благодарят.
Эта история еще больше обострила отношения Ворончихи и владельцев сарая-курятника. Правда, Белугина, выпустив кур, теперь заставляла сына сторожить их, не позволять им взлетать на поленницу, иногда с оскорбленным видом присматривала за курами сама. Это было ей даже больше по душе. Таким образом у нее появились основания чем-то объяснять мужу свое ничегонеделание, а поболтать с женщинами во дворе она любила и раньше. У нее имелась теперь и тема для разговоров. Старая Ворончиха и не догадывалась, сколько внимания уделяет ей теперь семья Белугиных. По словам мадам выходило, что Ворончиха лентяйка и пропойца, что живет она одна потому, что не может ужиться с родными. Сын Белугиных забрасывал в сад Ворончихи дохлых кошек, пробил дыру в бочке, в которую старая женщина собирала дождевую воду, стучал поздно вечером по ставням домишки палкой. И только самая младшая из Белугиных, двухлетняя Луиза, не принимала участия в развернувшихся событиях. Но скоро и она была вовлечена в действие.
Однажды, напрасно прождав весь день дождя, Ворончиха занялась поливкой. Отлучившись за водой к колонке, она, видимо, неплотно прикрыла калитку в садик. Возвращаясь с полными ведрами, распахнула ее и остолбенела: на узкой тропинке перед грядкой с цветами сидела на корточках крошечная девчушка в нарядном платьице с белым бантом на белокурой головке. Пухлые ручонки ребенка были крепко стиснуты. Это была дочь Белугиных. Увидев Ворончиху, девочка боязливо поднялась, все еще не отрывая взгляда от только что распустившегося, желтого с фиолетовым, цветка анютиных глазок. Потом, видя, что женщина не собирается ее бранить, девочка разжала ручонки и показала пальцем на грядку:
— Светы…
Это означало: цветы.
И снова уселась на корточки, вытягивая шейку, чтобы разглядеть яркие лепестки.
— Расцвел, деточка, расцвел, — отозвалась Ворончиха, тронутая восхищением ребенка, которое было так понятно ей.
С этого вечера девочка безбоязненно стала заходить в Ворончихин сад. Она ничего не рвала и не топтала, садилась возле грядки и разглядывала цветы, иногда играла тут же принесенной с собой игрушкой. Но это продолжалось недолго. Увидев ребенка в саду, Белугина вошла в калитку, взяла дочь за руку и молча вывела во двор. Девочка плакала, топала ножками, рвалась обратно.
— Пусть бы ребенок посидел, посмотрел на цветочки, — проговорила через забор Ворончиха. У нее от жалости стиснуло сердце. — Что тут плохого? Разве ребенка кто обидит?
— Нечего сманивать, — не оборачиваясь, бросила вслед Белугина и шлепнула дочь. — Чтобы и близко больше не смела подходить.
И все-таки изредка, когда становилось известно, что мадам отправилась по магазинам, Ворончиха впускала девочку в сад. Почти каждый день у нее появлялось что-нибудь новое — расцвел вьюнок, почернели ягоды на ветках смородины, еще какая-либо мелочь, способная одинаково порадовать одинокую старуху и ребенка.
Ворончихе не нравилось мудреное имя девочки, она называла Луизу по-своему — Зоренька, и это больше шло к белокурой голубоглазой толстушке. Ворончихе очень хотелось подержать девочку на руках, потискать ее литое тельце — она не смела. С затаенной нежностью разглядывала будто перевязанные ниточкой ручки, белую шейку, тонкие золотистые волосы. И девочка отвечала ей тем же, охотно лепетала с нею, ела твердые медовые пряники, которыми ее угощала Ворончиха. Старая женщина теперь никогда не съедала гостинцы, которыми ее угощали больные, а приберегала их для девочки, хотя и знала, что в доме Белугиных нет разве что птичьего молока.
Так проходило лето. Жаркие грозовые дни июля сменил август. На грядке в Ворончихином саду распустились уже все цветы, поспевал крыжовник, наливались ягоды смородины, порозовели яблочки-ранетки. Всего плодов и ягод в саду едва ли набралось бы с десяток килограммов, дело было не в этом. Вся эта зелень была выращена ее руками, а главное, так радовала глаза среди пыльного пустого двора, заборов, крыш и стен. По вечерам, когда стихал шум улиц и даже заговорившиеся во дворе женщины расходились по квартирам, Ворончиха долго сидела на завалинке, укрывшись от луны в тени яблоньки. Она отдавала себе отчет в том, что силы уходят, что через месяц-другой ей придется оставить работу, которая вносила в ее жизнь столько нового, придавала смысл ее одинокому существованию. Но мысль о пенсии уже не пугала старую женщину. Ведь у нее теперь есть сад. Зимой, конечно, в нем делать нечего, но она запишется в библиотеку, у нее будет вдоволь книг. А в марте уже вполне можно заняться выращиванием рассады. Теперь она возьмется за это сама. Закажет больничному сторожу ящики, землю приготовит с осени… Господи, да она вырастила бы рассады на весь этот двор! Вот где она развернулась бы!.. И Ворончиха принималась прикидывать, как и чем она засадила бы двор, какие разбила бы клумбы. Конечно, одной ей не управиться с таким хозяйством, но люди-то, жильцы, неужели они останутся равнодушными к такой красоте, у них не появится желание взяться за ведро, за лопату?
Эти мысли согревали Ворончиху, и она уходила спать успокоенная, послушав у калитки, не шелохнется ли какой листок? В лунном сумраке белели звезды табачка, издавая густой, пряный аромат, было тихо, покойно вокруг. Город спал.
Может быть,
