только жить под гнётом своего раскаяния, мучаясь ночью от кошмаров.
…
– Артур, просыпайся…Артур!
– А?
Я распахнул глаза и увидел своего отца. Он был обеспокоен. Я быстро приподнялся и ощутил что-то на своём лице. Я коснулся лба и почувствовал влагу. Что это было? Я попытался поднять глаза, чтобы увидеть источник воды, но меня прервал голос.
– Тебе приснился кошмар? – спросил меня отец.
Я опустил голову. Отец с волнением и любопытством смотрел на меня. Спрашивал то, на что уже знал ответ. Он знал, что меня мучают кошмары. Знал, что я боюсь засыпать по ночам. Знал и…его успокаивало это. Я был уверен. Я был уверен, что он чувствует облегчение, когда видит моё измученное от недосыпания лицо. Это моё наказание. Наказание за мою ужасную ошибку.
– Я в порядке, – ответил я слегка охрипшим голосом. Я попытался прокашляться, но чем больше попыток я предпринимал, тем сильнее становились неприятные ощущения в горле.
– Что тебе снилось? – каким-то чересчур ласковым голосом спросил отец, наклонив свою голову набок.
– Какая разница? – ответил я, когда наконец перестал кашлять.
– Я же психолог, смогу сделать выводы, – сказал он и ухмыльнулся.
Психолог… Единственные выводы, которые ты сумел сделать за эти года, – это бесполезность своих попыток. Попыток разобраться в проблеме, поговорить со своим сыном, простить его. Это невозможно. Так к чему эти вопросы? Неужели тебя просто терзает любопытство?
– Я не понимаю, почему тебе так важно знать? – я начинаю раздражаться.
– Я не могу спросить, что приснилось моему сыну? Ты же знаешь, я беспокоюсь.
– Что мне снилось….
А что мне снилось? Прямо сейчас я осознал, что совсем не помню, что мне приснилось. Я проснулся от того, что меня разбудил отец, а если он меня разбудил, значит, я кричал во сне. Но я совсем не помню, отчего кричал, и не помню в принципе, как кричал.
– Ты же знаешь, это твоя вина, – услышал я.
– Что?
Я удивлённо посмотрел на него. «Ты же знаешь, это твоя вина». Твоя вина… Он снова сказал это, он действительно сказал!
– Моя вина? – повторил я, будто не веря тому, что сам только что услышал.
– Это ты виноват.
Меня бросает в холод. Мне страшно смотреть на отца, но я не могу отвести взгляд. Что-то в нём притягивает и отталкивает одновременно. Прямо сейчас он не похож на себя. Мне становится жутко.
– Почему…ты говоришь это? – я чувствую, что в горле пересохло, а вода продолжает стекать со лба, опаляя тело своим холодом.
– Ты не понимаешь? Как ты вообще можешь спать, осознавая, что ты натворил?
– Остановись…
– Ты спокойно ходишь по земле, хотя знаешь, кто погребён в этой земле, а главное, чья эта вина.
– Пожалуйста, остановись…
– Ты дышишь воздухом, которым ОНИ дышать не могут.
– ХВАТИТ!!!
Я кричу. Смотрю на отца и прихожу в ужас. Вместо рта – оскал, его глаза почернели, волосы встали дыбом. Я всё так же сижу на кровати, не в состоянии сделать и движения. Вдруг чувствую знакомый жар. Комната наполняется огнём. Окна, мебель, пол, – всё горит.
– Убийца. – Демоническим голосом произносит «отец» и загорается.
Это было последней каплей. Мне плохо, я задыхаюсь, словно что-то невидимое схватило меня за горло. Капли, которые падают откуда-то сверху на моё тело, приносят боль, будто это не вода, а кусочки металла. Кровать, к которой меня приковала какая-то незримая сила, начинает сжиматься и засасывать мои ноги. Я не могу встать, не могу пошевелить и пальцем. Я не могу издать ни звука.
Это кошмар, просто кошмар. Я сейчас проснусь, окажусь в своей комнате, всё будет в порядке. Я в порядке…
…
Просыпаюсь. Я на крыше своего дома. В ушах звенит, но я всё равно слышу знакомый шум. С трудом придя в себя, я осознаю, что сижу под проливным дождём. Обрывки сознания возвращаются ко мне, и картина проясняется. Я вспоминаю, как я тут оказался. Я, как обычно, поднялся на крышу, чтобы посмотреть на звёзды. Но в этот вечер было облачно. Я сел и стал всматриваться в серую вату, надеясь уловить хоть один маленький огонёк. Чрезмерная сосредоточенность утомила мой мозг, и я сам не заметил, как заснул. Верно, так бывает, когда долгое время не высыпаешься. В какой-то момент, даже в самый неожиданный, ты просто можешь отключиться. Мне была знакома эта ситуация.
– Это был просто дурной сон, – сказал я вслух и засмеялся. Хотя смехом это было трудно назвать. Скорее нервозный смешок. Я поджал колени, опустил голову и зажал руками виски.
– Простите…простите меня…
Глава 3. Тульская улица
Сегодня странное утро. Я и отец, мы сидим на кухне и завтракаем вместе под шум телевизора. Такое случается нечасто, раз в несколько месяцев. Отец предпочитает есть у себя, а я вообще завтракаю довольно редко. Бывает, когда прихожу в кафе пораньше, начальница пытается меня накормить, но я ограничиваюсь стаканом кофе, говоря, что плотно поел дома. Но это ложь. Мне приходится врать, чтобы не упоминать лишний раз о своей небольшой проблеме. Дело в том, что я не могу есть. У каждого из нас есть нелюбимое блюдо. Допустим, вы не любите капусту. Даже если дома будет пустой холодильник, вы не притронетесь к ненавистному овощу. У меня так со всей едой. Я не чувствую голода, не чувствую сытости, не чувствую вкуса. Приём пищи для меня сравним лишь с приёмом лекарств: ты понимаешь, что надо, хотя не хочется. Еда для меня не является пенопластом или что-то вроде этого, но она потеряла то разнообразие вкусовой палитры, которую может испытывать нормальный человек. Я могу условно разделить пищу на сладкое, горькое и солёное. Причём сладкое для меня по вкусу, как чистый сахар. Солёное, как соль. Горькое, соответственно, как перец. А еда, которая не обладает повышенной остротой, сладостью или солёностью для меня, верно, словно пенопласт. Так было не всегда. Просто в какой-то момент я не мог заставить себя проглотить даже кусочек еды. А когда смог, осознал, что больше не испытываю ничего приятного при приёме пищи.
Странно уже то, что я решил позавтракать. Вчера пришла доставка продуктов, и я подумал, что неплохо было бы съесть хлопьев. Когда-то давно я обожал шоколадные шарики, а молоко пил для того, чтобы побыстрее вырасти. Кстати, это не сильно помогает. В тот момент, когда я уже садился за стол, на кухню неожиданно зашёл отец, слегка напугав меня.
– Ты будешь это есть? – он подошёл поближе, с недоверием глянув в мою полупустую тарелку.
– А что, нельзя? – пробурчал
