Эдакий особый способ встать не с той ноги, с которым мама должна справляться самостоятельно. Но каждый раз, когда происходило подобное, я задавалась вопросом: а вдруг она навсегда останется в этом состоянии?
Так что через час после содержательной беседы с директором, когда я, нагруженная огромным мусорным пакетом со всеми учебниками — за драку меня до конца недели отстранили от занятий, — вернулась в трейлер, то приятно удивилась, что диван пуст. Не считая, конечно, одеяла с рукавами, некогда заказанного мамой в телемагазине за огромные деньги, которых у нас и так не было.
Из ванной доносился шум: из крана бежала вода, шуршала и клацала о туалетный столик перекладываемая косметика. Итак, в конце концов мама снова поборола свой приступ. Однако не скажу, что это всегда к лучшему.
— Мам? — позвала я.
— Чтоб его! — послышался ее крик, сопровождаемый громким звяканьем: что-то упало в раковину. Но из ванной мама не вышла и уж тем более не поинтересовалась, что же я делаю дома так рано.
Я кинула рюкзак и мешок с книгами на пол, стянула кроссовки и глянула на мерцающий экран телевизора. Там Эл Рокер[2], стоя у карты погоды, указывал на наш город и хмурился. Никогда раньше я не видела, чтобы синоптик всея Америки хмурился. Разве он не должен быть жизнерадостным? Разве люди его профессии не должны… ну… добиваться, чтобы народ считал, будто все — и погода в том числе — скоро наладится? Если не завтра, то хотя бы в ближайшую неделю.
— Эй, — окликнула мама, — ты слышала? Надвигается торнадо!
Меня это не особо заботило. Нам здесь вечно пророчили разнообразные стихийные бедствия, но, в отличие от близлежащих городков, «Пыльные акры» еще ни разу не попали под раздачу. Все словно заранее знали: торнадо пронесется через трейлерный парк, опрокинув лишь парочку решеток для барбекю. Жуткие штормы чаще случаются в кино, чем в реальности.
В дверях ванной, поправляя волосы, появилась мама. Я была рада вновь видеть ее чистую, накрашенную и не на диване, но длина маминой юбки шокировала меня. Она оказалась короче любой из моих! Короче тех, какие когда-либо надевала Мэдисон Пендлтон! И означать это могло лишь одно…
— Куда ты собралась? — спросила я, хотя прекрасно знала ответ. — Ты на три дня практически впадаешь в кому, а потом внезапно оживаешь и устремляешься прямиком в бар.
В этом не было ничего странного. В новом мире моей мамы имелось лишь два сценария: диван и бар. И если она не разыгрывала один, то переключалась на другой.
— Не начинай. — Мама обреченно вздохнула. — Я думала, ты обрадуешься, что я пришла в норму. Неужели лучше, если бы твоя мать продолжала лежать на диване? Нет, может, тебе и нравится хандрить дома, но кое у кого есть настоящая жизнь. — После этих слов она взлохматила и без того взъерошенные волосы и приступила к поискам сумочки.
Все это было совершенно неправильно! Каждое ее слово! В итоге я даже не смогла понять, что же из сказанного раздражает больше, и как следует на нее разозлиться. Вместо этого я решила воззвать к голосу разума:
— Но ведь именно ты только что сказала, что надвигается торнадо. Это опасно. Ты можешь пострадать, попасть под упавшее дерево. Разве Тони не понимает?
— Это торнадо-вечеринка, мисс Всезнайка! — сказала мама таким тоном, будто одна фраза все объясняла. Ее покрасневшие глаза загорелись от предвкушения, когда мама нашла-таки сумочку, валявшуюся на полу около холодильника, и повесила на плечо.
В таких случаях не имело смысла спорить, и я это знала.
— Распишись вот здесь, — потребовала я, доставая листок, выданный мистером Стракеном. Подпись была нужна, чтобы показать, что мама ознакомилась с его содержанием и знает, как я, по мнению директора с завучем, сегодня поступила и какое за это наказание понесла. — Меня отстранили от занятий, — пояснила я.
Маме потребовалось несколько секунд, чтобы осмыслить сказанное, но когда она наконец отреагировала, ее лицо выражало лишь раздражение.
— Отстранили? Что ты натворила?
Мама вновь протиснулась мимо меня, на этот раз за ключами, словно я не человек, а предмет мебели, мешающий свободно передвигаться. Интересно, если бы мы жили в нормальном доме с двумя ванными комнатами, она бы так же сильно меня ненавидела? Или, может, обиду усугубляют маленькие пространства? Как с теми цветами, которые когда-то выращивала мама: они лучше росли в маленьких горшках.
— Я подралась, — невозмутимо ответила я; мать продолжала сверлить меня взглядом. — С беременной.
Мама испустила долгий свистящий вздох и возвела глаза к потолку.
— Замечательно, — выдавила она. И в ее голосе, увы, слышалась не только и не столько материнская забота.
Я бы могла все объяснить. Рассказать, как все было. Убедить, что я не виновата и не первая полезла в драку. Но дело в том, что сейчас, именно сейчас, я даже хотела, чтобы мама думала, будто ее дочь совершила нечто омерзительное. Ведь если я из тех девчонок, которые накидываются на беременных с кулаками, то во всем виноваты родители. И их из рук вон плохое воспитание.
— И с кем же ты подралась? — потребовала объяснения мама, с грохотом ставя на стол сумочку.
— С Мэдисон Пендлтон.
Мама прищурилась. Но не из-за моей выходки, просто она вспомнила Мэдисон.
— Ну конечно же! Эта маленькая сучка во всем розовом, из-за которой твой день рождения полетел к чертям собачьим! — Мама ненадолго замолчала и закусила губу. — Ты ни капельки не понимаешь, а? Она ведь уже получила свое. Незачем больше стараться.
— Ты о чем? Отстранили не ее — меня.
Мама вытянула руку, поглаживая воздух, будто была беременна.
— Даю ей год. Максимум два — и девчонка обзаведется собственным трейлером по соседству. Парень ее скоро бросит. И останется она в гордом одиночестве со всеми своими грехами.
— Она расхаживает по школе, — покачала я головой, — словно они с Дастином все равно станут королем и королевой выпускного.
— Ха! — фыркнула мама. — Это пока. Но как только родится ребенок, нормальная жизнь для нее закончится.
Повисла долгая пауза. На долю секунды я вдруг вспомнила прежнюю маму. Ту, что вытирала мне слезы и устраивала соревнования по поеданию торта в тот судьбоносный день рождения. «Зато нам больше достанется», — уверяла она. И это был последний раз, когда мама вообще вспомнила о моем дне рождения.
Теперь я не знала, что делать, когда она ведет себя вот так. Когда мы разговариваем почти как нормальные мать и дочь. Когда мне кажется, что ей не все равно, и я замечаю слабую тень прежней матери. Лишь проблеск, но я все же подалась вперед, опершись