ни звука, а уста святой не размыкались. Когда святая отвела руки от инструмента и уложила их на колени, ее голова повернулась в сторону девочки. Глаза женщины скрывались повязкой, но даже это не помешало Розанне почувствовать, как пронзительный взгляд был отдан ей — единственному зрителю беззвучно сыгранного концерта.
«Еще слишком рано, Розанна».
Губы святой не шелохнулись, но ее леденящий до дрожи голос прозвучал прямо в сознании девочки, до ужаса напугав и заставив ее с вскриком выбраться из постели.
Что это было? Сон? Предупреждение?
Розанна начала суматошно блуждать от стеночки к стенке, пока ее заледеневшее тело наконец не остановилось напротив стоящего в углу напольного зеркала. Ужас тут же пригвоздил ноги девочки к полу, а страх закрался в самые потаенные уголки головы. Она протянула руку и пропустила сквозь пальцы густые пряди волос. Рыжие волосы, как и прежде мягкие и шелковистые, после короткого, но страшного сна изменились: среди рыжины затесалась редкая седина.
Подобно первому снегу, кошмар явился внезапно; он окрасил волосы дитя в белый, а лицо исказил ледяной бледнотой.
— Это всего лишь кошмарный сон… — с потугами посмеялась Розанна, не веря себе.
Она схватила со стола ножницы и без раздумий срезала серые пряди. Сердце чуть успокоилось, но руки продолжали дрожать, пропуская сквозь пальцы ныне белесые нити.
Глава 1. «Как зверь в клетке»
Итевиль, столица Итевы
Восемнадцать лет от рождения Делии Астры Тимей
Сегодняшний день никоим образом не отличался от прошлых ста двадцати: все те же знакомые стены, все тот же настрой и желание выбраться, и даже пленившие разум вопросы казались ничуть неизменны. Как там Феония? Что делает Мейтон? В последний ли раз ей, Делии, представился случай так, как сейчас, отдыхать за решеткой?
Из горла вырвался смех.
Феония все еще в дреме, иначе не оставила бы сестру гнить в темнице. Мейтон делает вид, что занят. У него это отлично выходит. Это последнее заточение, точно последнее.
Будучи запертой в тюремных покоях, предназначенной для самых кровожадных преступников Итевиля, Делия размышляла о своей незавидной судьбе с ироничным смешком и безудержным хохотом. Расклад на будущее казался ей прост: «Когда Феон пробудится, она всем вам покажет, — размышляла она, — вы не посмеете меня запирать, и взгляд в мою сторону сделать не смеете».
Почему она так считала? Оптимизм или откровенная глупость заставили ее верить в чудо?
Можно приврать, заявить, что виной тому не они… По крайней мере Делия старалась в это поверить и раз за разом повторяла себе, что это был лишь здравый расчет, приукрашенный всего каплей надежды. Феония ведь скоро станет императрицей — возглавит престол, станет новым столпом. Она обретет власть и силу, а значит, легко покарает обидчиков Делии. Сестра императрицы не может сидеть за решеткой — это бесспорная истина.
«Да, так все и будет…» — снова последовал смех. Он бился о стены, оглушал собой слух и непрерывным потоком устремлялся к обидчикам; он сводил их с ума, бил по гордости и вынуждал сотрясаться…
«Нет, ну кого я обманываю?»
Смех затих. Оборвался так же внезапно, как начался. Наступил черед слез.
Пара капель скатилась по лишенному цвета лицу, губы поджались и начали незаметно подрагивать. Хотелось завыть, но Делия себе этого не позволяла. Она поднесла сжатые в кулак пальцы к губам и крепко прижала их, чтобы не издать ни единого звука.
Будучи заточенной в темнице, смеялась Делия всегда в голос, ничуть не сдерживая себя, а когда силы кончались и саднящее горло вспыхивало огнем, начинала безутешно рыдать. В отличие от смеха делала Делия это молча, почти беззвучно, гордость не позволяла признать в себе слабость. За волной жалости и печали следовало смирение, а за ним безутешные поиски развлечений — способов скоротать застывшее время.
Окинув кромешную тьму пустым взором, Делия утерла лицо и прокряхтела не то молитву, не то проклятье, тут же выругавшись под нос. Глазу было не за что зацепиться. В тесной камере, пленницей которой ей надлежало быть до вынесения приговора, не было ничего — ни вам удобств, ни мебели, ни даже оконец с видом на летний дворик. Эту каменную клетку из глухих стен украшала разве что дверь и врезанное в нее смотровое окно. Делия давно поняла: эта страшная дверь создавалась лишь для декора, поскольку пользоваться по назначению ей никто не желал.
— Все однажды закончится, все однажды начнется, — теперь уже вслух пробубнила она, закипая от злости. — Эй ты, привратник, как долго я здесь нахожусь?!
Низкий, охрипший от холода голос ударил об стены и достиг ушей гулким эхом.
Прошла секунда. Вторая. Третья. Но ответ охранника так и не прозвучал.
К горлу снова подступал хохот.
Вот уже несколько месяцев Делия то и дело ждала, что молчаливый охранник сжалится и решится скрасить ее одиночество болтовней, но он за все время не проронил ни единого слова и надежно держал язык за зубами. Верноподданный — иначе не назовешь.
— Мертвецом прикидываешься? Неплохо выходит, но можешь постараться получше!
На самом деле, не будь ушам слышан тихий лязг ключей, покоящихся на ремне надзирателя, Делия уже давно бы решила, что ее окончательно бросили один на один со своими кошмарами. Однако, к несчастью, страже приказано внимательно следить за единственной подозреваемой. Им приказано не оставлять ее и при случае без промедления действовать.
«Целься в ноги, если захочет сбежать», — похлопав охранника по плечу, мимоходом сказал император, наведавшись в тюремные лабиринты.
В тот день Тионарис Эмедит желал убедиться, в насколько «благоприятных» условиях содержат подозреваемую. Не одну ночь и не один день бывший принц и ныне властвующий правитель беспокойно терзал себя мыслью, что к Делии Астре Тимей относятся не так, как она того заслужила. Он все боялся, что ее воспринимают как гостью: дают кипяченую воду и, не дай бог, свежие ломти хлеба, не держат в неволе и беседуют о богах… Он так терзал себя тяжкими думами, что однажды, дабы развеять смутные опасения, освободил расписание и спустился в темницу. Тионарис быстро отыскал нужную камеру, и какова была его радость,
