Лори облизнула разбитую губу и отрицательно покачала головой. Я разложил другую группу карточек.
– А здесь?
– Нет, но… погодите. Вот! Его подбородок! Вот именно… он не то чтобы остроконечный, а такой… понимаете, вроде как козлиный. Как у этого парня на фотографии.
Я быстро добавил деталь к рисунку.
– А как насчет усов? Они у него были?
– Да. Вернее, нет. Будто он какое-то время не брился. – Она глянула на мои щеки. – Как у вас… щетина только на подбородке более обильная и, как я уже говорила, заостренная.
Я быстро подправил рисунок и повернул к ней посмотреть.
Лори испуганно охнула.
– Похож на него?
– Да. Но на нем была шапка!
– Какая? Вязаная или…
– Да, вязаная, шерстяная.
Вот теперь мы почти у цели. Мыслили синхронно.
– …грубая такая… чем-то запачкана. – Она качнула головой назад и вперед, словно пыталась вытеснить его образ из памяти.
– Продолжай, продолжай, Лори.
– Да… да… шапочка… ну, знаете, такие вязаные бывают, их натягивают на голову.
И у него вот также… – Лори напряженно прищурилась, – она покрывала верх ушей.
Я быстро закончил рисовать шапочку и повернул блокнот к ней.
– Боже, – прошептала она. – Это… он.
Чувствовалось, что ей очень тяжело смотреть на рисунок.
– Может, мне следует что-либо изменить?
Губы девушки дрожали. Я снова тронул ее за руку.
– Ты не забыла, что теперь он перешел из твоей головы на бумагу?
– Нет, он всегда будет у меня в голове.
– Закрой глаза.
– Зачем?
– Посмотри, может, его там нет.
Было видно, что она боится попробовать.
– Давай же, – произнес я без нажима.
Лори тяжело вздохнула и закрыла глаза.
– Я все еще вижу его.
– Но он сейчас не такой четкий, верно?
– Может быть.
– А скоро вообще исчезнет.
Я надеялся, что мое лицо не выдает обмана. Потому что вряд ли он когда-либо покинет ее. Некоторые образы впечатываются в мозг навсегда.
Я похвалил девушку за храбрость, заявив, что она очень помогла следствию.
Лори ушла, а я остался заканчивать рисунок. Добавил теней, кое-какие места затер кусочком картона и пальцами, чтобы придать лицу больше объема, сделать более живым, затем откинулся на спинку стула и оценил рисунок.
Конечно, это не искусство с большой буквы, но все же неплохо. Я ведь тоже не поймешь кто – то ли коп, то ли художник. Нечто среднее.
Я спрыснул рисунок фиксатором и отнес детективу Шмид. Потом пошел в туалет, помыл руки, оросил лицо холодной водой. И вдруг почувствовал легкий озноб. Смутно знакомое необъяснимое предчувствие. Со мной иногда такое случается. Я не обращал внимания, и лишь позднее, когда происходило что-нибудь плохое, до меня доходило: «Ах вот, значит, что это было».
2
Комната без окон – камера, келья, такой он ее задумал, – отражает его сознание, сфокусированное на предмете одержимости, закрытое в данный момент для всего остального. Единственный звук здесь создает карандаш, царапающий бумагу; быстро, твердо частички графита оседают на тонких белесых волосках его мускулистых рук, линии переплетаются, формируя изображения. Это мертвые тела, разбросанные на тротуаре, как поломанные марионетки, руки и ноги торчат, повернутые под немыслимыми углами.
Но как изобразить крики и стоны?
Он прекращает работу, задумывается. Мертвые тела, потрескавшиеся тротуары, взорванные автомобили – это воспроизвести можно. Но крики – вряд ли. Звуковая дорожка всегда появляется позднее. Настоящий объемный звук системы «Долби». Все как положено.
Он рассматривает рисунок, прищурив бледно-голубые глаза. Нет, надо продолжать. Он открывает в блокноте новый лист, сдувает с него воображаемые пылинки и начинает легко и плавно наносить штрихи, казалось бы, беспорядочные, но так надо. И вот наконец это приходит, и на мгновение он видит человека. Зрительная память не подводит его.
Именно это ему и нужно.
Он принимается за работу. Один фрагмент. Затем другой.
Но рисунок не получается.
Проклятие!
Он принимается ходить по комнате, затем рывком опускается на пол, несколько раз быстро отжимается, и теперь, когда сердце заколотилось быстрее и дыхание стало прерывистым, перед его мысленным взором возникают новые фрагменты, и он торопится перенести их на бумагу, прежде чем они успевают исчезнуть.
Но это по-прежнему фрагменты. Где же целое? Почему всегда приходится вот так блуждать в неведении?
Он сосредоточивается, пытаясь определить в себе ту часть, которая может это знать, мозг работает, как мощный компьютер, кусочки объединяются. Он переводит дух, открывает чистый лист и рисует, стирает, снова рисует, каждый раз добавляя чуть больше информации.
Да, вот оно.
Один рисунок закончен, у мертвеца появилась голова. Он откладывает его в сторону. Половина пути пройдена, первая часть работы завершена. Но в голове уже роятся другие образы, требующие внимания. Он быстро затачивает карандаши. Мозг подает импульсы рукам, какие движения делать. В этом загадочном процессе рисования его воля будто не участвует. Пока ничего не выходит, но он не отчаивается. Мысленно шепчет себе: «Доверься интуиции. Прежде у тебя получалось, получится и сейчас».
