бесконечными полями, через лесные дебри и болота. Меня кусали ночью комары, а днём пчелы, солнце жгло белую кожу. За мной гнались лесные разбойники, но я спрятался от них в камышах, стоя по пояс в болотной тине. И вот через много дней я оказался у стен большого города. И были ворота его из бронзы, а стены из выточенного камня, и из сердца города доносились музыка и ароматы, пьянящие разум.
— И что же ты делал в том городе?
— Как только ступили ноги мои на площадь города, как меня подхватил хоровод, и не заметил я, как тело моё облачилось в цветные одежды, а волосы украсили цветы. Я не просил питья — мне давали сладкое вино из самых лучших погребов, я не просил еды — мне преподносили все яства от богатого стола. И был я среди них своим.
— И что же? Что же? Не молчи!
— В первую же ночь я предался наслаждениям, что давно жили во мне и не находили выхода на волю. И в последующие дни я вкушал плоды с древа наслаждений, и чем больше я их поглощал, тем больше мне хотелось других, доселе неизвестных. Голод рос во мне, как и желание быть открывателем всё новых и новых удовольствий. И тогда я посягал на новые рубежи греха и, вкусив оттуда, жаждал открыть следующие. Ах, мне ночи были днями, ибо бодрствовал я при луне, а дни были ночами, ибо спал я при солнце. Звёзды манили меня к наслаждениям, и я любил ночь, как и любил предавать себя греху в темноте. Я использовал духовные знания не для славы Господа, а для обогащения мирской своей жизни. И вскоре пальцы мои засияли перстнями, а руки браслетами, я то и дело менял наряды, ни разу не надевая одно и то же дважды. Мой дом был весь из мрамора, а в покоях стояли статуи, и многие из них изображали меня во весь рост. Я отбирал самых лучших девушек и юношей из родительских домов, чтобы, обучив их танцам и речам, службе и подчинению, продать купцам-перекупщикам.
— А они, как же они?
— Слушались. Они слушались меня, ведь я много платил и им, и их семьям. Мой дворец красовался на холме, и весь город принадлежал мне, ворота я сделал золотыми, а тех людей, что пустили меня в свой хоровод, я наделил жемчугом и серебром. Но вскоре желаниям моим стало тесно в стенах одного города, и я собрал армию покорять другие города, ибо там, я думал, можно познать новые ощущения. Но не прошло и двух недель, как моя армия была разбита, а город мой горел в огне. Все люди, служившие мне, были кто убит, кто пленён, те же, что остались на свободе, предали меня. И бежал я из своего города в чём был с пустыми руками. Через день голод стал мучить меня, но не меньше, чем от голода, тело страдало, лишившись наслаждений. И тогда увидел я нищих по дороге, и в руках у них был хлеб. Я предлагал им перстни, все перстни, что были у меня на пальцах, но они лишь гнали меня. Я преследовал их целый день, и, когда они пошли к реке омыться, я прокрался и забрал их последний хлеб. Если бы ты знал, как мне было весело тогда, я чувствовал себя победителем. И это была моя последняя ложная победа. Из всех деревень меня гнали; в одной грубые люди сняли с меня перстни и плащ, кинув взамен грязное отрепье. Я бежал из одних земель в другие, чтобы оттуда бежать в новые. Желания мои не получали насыщения, и вопль рвался из груди. Терзания были столь сильны, что я бил себя прутьями: вся спина моя была в крови, но жажда наслаждений не уходила. Я ел горькие травы, чтобы вызвать рвоту и отвращение к себе, я обмазывался тушами мёртвых животных, чтобы ненавидеть свою плоть и стыдиться её. Я бежал по ветру, чтобы он уносил зловонный запах от ноздрей моих. Затем я купался в реке и превозносил воду, как благодать. О, как я плакал тогда от радости, если бы ты знал это чувство, ты бы понял меня.
— Говори. Говори, какова была жизнь твоя!
— И затем я опять шёл туда, куда смотрели глаза мои. Леса и поля с реками сменялись каменными степями, где дул сильный ветер, а солнце пекло моё лицо. Степи сменялись песчаными пустынями, где сандалии мои износились до дыр, а кожа загрубела от солнца, губы потрескались от жары и стали, как кора дуба, язык от жажды высох так, что скрёб о зубы. Ноги несли меня туда, куда было угодно ветру, а глаза были полны песка, что резал, как нож. И тогда меня схватили люди на горбатых животных, они связали мои обессиленные руки и ноги. Я хотел кричать, но из моих уст вырывался лишь жалкий хрип, тогда они дали мне выпить воды, и я взмолился им, как богам. Но эти боги были жестоки со мной, они тащили меня по земле и издевались надо мной до самого города, где продали во дворец султана рабом.
— Рабом?
— Да, когда-то я и сам имел слуг, но я никогда не обращался с ними так, как обращались со мной мои хозяева. За малейшее неповиновение меня бросали в помойную яму на три дня или били до потери сознания розгами. А самое отвратное было есть с ладоней вельмож восточные сладости, и самое ненавистное — слышать их ухмылки и смех.
— И ты всё это терпел? Неужели у тебя хватало сил терпеть всё это?
— Я позабыл, кто я есть, и всё стало для меня несущественным. Ночь сменяла день, солнце луну, но для меня не было их, ибо я потерял счёт дням рабства своего. Но однажды в подвал, где спали я и другие рабы, вошли стражники и сказали, что султан умер от странной болезни и нас по велению нового правителя отпускают на волю. И уже через мгновение я покидал большой город, где был рабом. Некие люди дали мне скудную одежду и немного еды. Но тогда…
— Что, что тогда? Не молчи, Антоний!
— Но я не знал, куда мне идти. Моё тело ещё болело от ударов плетей, и душа всё не возвращалась ко мне. Я присоединился к циркачам, которые путешествовали большим караваном. Я проехал с ними много вёрст, был в таких городах, где женщины ходят в высоких головных уборах, а мужчины в стальных доспехах. Мы останавливались на ночь в маленьких
