Сегодня я себе позволю жалость, Но не к кому-то, а к самой себе. Позволю я поблёкнуть малость Хранимой с детства голубой мечте.
Я разрешу себе кило морожено И не заправлю мятую кровать. Но лишь сегодня это всё возможно, А завтра вновь стремиться и блистать.
Для Зинки стихи были не творчеством, для неё это было сводом чувств в удобную форму для точного понимания ситуации. Так с детства учил её дед. Он садил её за свой стол в кабинете, давал ручку, листок и говорил, вот сейчас попробуй написать, что ты чувствуешь, главное, в стихотворной форме, чтоб была рифма, пускай даже простая и парная. Во-первых, это поможет тебе несколько раз и с разных сторон обдумать ситуацию, а во-вторых, в стихи вмещается только самое основное, и вот что для тебя главное, ты и увидишь. Всё время, пока Зинка усердно пыхтела над листком, дед сидел рядом, смотрел на неё и улыбался одними глазами, так, как умел только он.
Это же стихотворение полностью отражало видение её мира сегодня. Зинка страдала, она устала быть сильной, устала всё решать. Молодой девчонке в 23 года было тяжело тащить на себе свалившуюся ответственность. Плюс ко всему обманутые ожидания снова разбили ей сердце, снова предали девушку, так поверившую им.
Ей страшно захотелось почувствовать себя маленькой, чтоб дед сел рядом и сказал: «Знаешь, Зинка, я против грусти» и улыбнулся одними глазами, как умел только он. Но его нет, уже больше года нет. Время не лечит, это неправда, Зинке по-прежнему больно от одной только мысли, что она не увидит его никогда, не уткнётся в его плечо, не почувствует себя под защитой. Поэтому она придумала историю, что дед уехал в очередную командировку, которых, надо сказать, было немало у него при жизни.
Телефон, устав пищать и поняв, что эти полумеры не работают, начал настойчиво звонить, решив всё-таки достать свою хозяйку. На экране высветилось короткое слово «изба». Так они решили с друзьями назвать свой новый офис.
После того как полтора года назад они справились со своей миссией «Дилетант», то неожиданно сдружились. Поэтому, когда у Зинки встал вопрос, с кем продолжить дело деда, она даже не сомневалась.
— Да, Лёша, — ответила она устало, — что такого срочного случилось в «избе», что ты меня дёргаешь после восьмичасового перелёта?
— Шеф, у нас проблемы, — с беспокойством в голосе сказал Алексей Кропоткин, её правая рука и по жизни, надо сказать, очень спокойный человек, сейчас он был непривычно взволнован, — я бы, конечно, никогда, но тут происходит что-то странное.
— Алексей, — вздохнув, сказала Зинка. — Мотя на тебя плохо влияет, ты разучился понятно формулировать мысль.
— В общем, шеф, тебе стоит подъехать в «избу», тут какая-то чертовщина происходит. — Алексей был сам не свой. Его всегда грамотная речь образованного и интеллигентного человека, потомка дворянского рода, почему-то сейчас явно подводила.
— Дай трубку Эндрю. — Зинка решила пойти другим путём, всё ещё надеясь отправиться из аэропорта домой, чтоб спокойно продолжить намеченные на день страдания.
— Шеф, — услышала она голос второго сотрудника. Эндрю был компьютерным гением, и его никогда не подключали к организационным вопросам, но в экстренных случаях математический и логический мозг парня меньше всех впадал в панику и невроз, а оттого и думал более рационально, чем другие, — короче, Алексей прав, тебе надо быть здесь. Приехали люди и требуют помощи.
— Ну раз приехали, — рассудила Зинка, — значит, им наши координаты дал кто-то из проверенных клиентов. Оформляйте договор, рассчитывайте смету и по обычной схеме ищите дилетантов. В чём проблема, не пойму, уже полтора года так работаем.
— Ну всё как бы так, — тянул Эндрю, — но это убийство.
— Ну тогда ещё проще, — выдохнула Зинка, понимая, что квартира с запрещёнными в обычное время вредными вкусностями и гитарой под мышкой снова забрезжила на горизонте, — отказывайте и всё. Мы убийствами не занимаемся.
— Я Моте трубку дам, — неуверенно сказал Эндрю.
— А она-то что там делает? — удивилась Зинка, но вопрос, который она адресовала Эндрю, попал уже к Матильде.
— Шеф, привет, — сказала Мотя, вот кто всегда был в хорошем настроении и оптимистически настроен, — так меня Лёшик вызвал. Я была, как всегда, на занятиях, звонит, говорит, вопрос жизни и смерти, срочно приезжай в «избу», а я, ты же знаешь, своих не бросаю, да и Лёшика учусь слушаться. Правда, у нас с этим ещё туго, — начала жаловаться на личную жизнь Матильда, — но я уже на правильном пути. Вот он говорит, мы разные, ну а я думаю, это только плюс, потому как, если бы мы были одинаковые, ну к примеру, такие как он, то со скуки бы умерли, ну я точно бы повесилась — развешивать полотенца в ванной по размеру и цвету.
— Мотя, — перебила трёп своей подруги Зинка, — что в «избе» такого страшного произошло?
— Ну, приехала мадам, знаешь, такая вся из себя стильная и жутко дорогая, и требует раскрыть убийство её мужа.
— Всё равно не понимаю, мы отказывали уже сто раз людям с такими просьбами, что в этой не так? — Зинкино терпение подходило к концу.
— Так Лёшик по телефону и отказал, а она упёртая, всё равно приехала. А ты что, плохо съездила? — вдруг спросила Мотя не в тему. — Расстались?
Зинка сразу сдулась, как надувной шарик, и тихо ответила:
— Решили поставить отношения на паузу.
— Ну это всё, — не сомневаясь, прокомментировала Матильда, — прорыдайся и забудь, нет никаких пауз, так делают, когда приходит конец отношениям. Приезжай в «избу», я сбегаю в соседнюю пекарню, накуплю, как ты любишь, всякой вкуснятины, и когда закончишь с этой мадам, мы с тобой будем пировать. Ну, в общем, по старой схеме.
— Ну хорошо, еду, — тихо сказала Зинка, она отчётливо почувствовала, как ей сейчас необходимо, чтоб её кто-то пожалел. Ведь где-то глубоко, очень глубоко внутри Зинка понимала, что это конец, но старалась гнать эти мысли, уж очень болезненными они были.
