Тогда он прекратил осторожничать. Возможно, у него был пистолет. Он достал его и держал в руке, если не сделал этого раньше.
Глазка, считай, уже не было, и он не мог знать, сколько их там, за дверью. Но он знал: пистолет ему не поможет. Ведь он сам был палачом и отлично понимал, что его ждет. Такое он видел уже не раз.
Вот именно, не раз. Тогда он вернулся к кровати, сел и выстрелил себе в голову, а его мозги забрызгали все простыни.
— Порезался во время бритья, — сказал Шон. — Неожиданно началась менструация. Пошла носом кровь. Случился выкидыш. — Першило в горле от бесконечного количества выкуренных сигарет. Шон прикурил еще одну прямо от окурка.
Семь двадцать четыре. Шону часто приходилось выслушивать шутки о швейцарском армейском ноже. В нем было так много лезвий, что не все знали, как ими пользоваться. Но Шон в первые же два месяца, как купил нож, нашел применение всем лезвиям и хотел, чтобы их было еще больше.
Он очень торопился. Пришлось выйти из комнаты и закрыть дверь, чтобы отвинтить пластинку. Шон так остро ощутил собственную незащищенность в пустынном коридоре, что по телу пробежала дрожь.
3
Стальная пластинка размером с игральную карту и толщиной с ключ от двери была грубо выпилена ножовкой по металлу. Ее края не были обработаны напильником, и о них можно было запросто порезать палец.
Ну, вот и все. Шон прикрыл за собой дверь и собрался было бросить пластинку на кровать, но вместо этого швырнул ее об стену. Когда он опустил руку, его охватила злость вперемешку с раздражением, потому что солнце все-таки его достало. Крутанувшись, стальная пластинка воткнулась в разбухшую от сырости штукатурку, как метательный нож.
И тут же раздался звонок. Резкий, прерывистый звук заполнил всю комнату.
В первый момент Шон застыл от неожиданности, но потом рванулся вперед и вытащил пластинку из стены, подумав, что она задела провод и сработала система пожарной сигнализации.
Однако сигнал продолжал звучать. Нужно было как можно быстрее соединить концы поврежденного провода, пока здесь не появился бритый привратник. Но уже через пару секунд, расковыряв дыру, Шон убедился, что никаких проводов не было и в помине. Стены оказались совершенно полыми, без кирпичной кладки. Одна только оштукатуренная дранка, от которой несло затхлым. Странно, сигнал тревоги продолжал звучать, он стал еще более частым и требовательным.
Трясущимися руками Шон, сам не зная почему, потянул за оторванный кусок обоев, но тут же сообразил, что если нет проводов, то пластинка тут ни при чем. Значит, и в самом деле случился пожар. Шон выругался и бросился через всю комнату к своей дорожной сумке, представляя, с какой скоростью пламя охватит старую гостиницу.
Внезапно он остановился у прикроватной тумбочки.
Это телефон! Звонил телефон.
— Э-э-э-э… Привет, Шон.
Шон прижал трубку к уху. Надо держать себя в руках.
Стараясь говорить ровным голосом и переводя дыхание между словами, он сказал:
— Дон Пепе! Привет! Kumusta ро kayon?
Дон Пепе издал чмокающий звук. Он постоянно жевал зубочистку. Зубочистка заменяла ему оружие. Когда ему задавали вопрос, он продолжал сосать свою чертову зубочистку, выгадывая время.
— Kumusta ha, don Рере? — повторил Шон, пытаясь прекратить эту игру в угадайку еще до того, как она началась, но чмоканье все продолжалось.
Дон Пепе не собирался говорить, пока ему нечего было сказать.
— Ну ладно, Шон, — сказал наконец дон Пепе. — У меня все хорошо, парень. А как у тебя?
— У меня тоже все хорошо.
— Отлично… din. - Чмоканье. — Как тебе гостиница?
Шон погладил влажную ткань своей хлопковой рубашки.
— Здесь тихо.
— Да, тихо. Ты знаешь, Шон, я сделал ошибку. В прошлом году это была очень хорошая гостиница, но мой компаньон говорит, что она уже не та. Это моя ошибка. Я думал, что это по-прежнему хорошая гостиница.
— Но вы же об этом не знали, — сказал Шон, с трудом подавив нотку сомнения в голосе. — Не могли знать.
— Talaga, ладно. Уже поздно что-то менять, если мы встречаемся через полчаса, di ba?
— Ну… может быть, и не поздно. Мы могли бы встретиться в баре или в… — Шон запнулся, пытаясь вспомнить какое-нибудь знакомое заведение. — Скажем, в баре «Пингвин». Я мог бы приехать в Эрмиту через полчаса. Madeli ро.
На этот раз чмоканье раздавалось по крайней мере секунд двадцать. Шон все сильнее прижимал трубку к уху. Он решил, что не заговорит первым, но когда костяшки его пальцев совершенно побелели, он вдруг сказал неожиданно для себя самого:
— Дон Пепе, а может, нам встретиться в гостинице?
— Да, — ответил дон Пепе. — Давай встретимся в гостинице. Так будет проще, и нам никто не помешает.
— Да.
— Итак, э-э-э-э, я позвонил сообщить тебе, что я, апо, задержусь.
— Задержитесь?..
— Да.
— Хорошо… Надолго?
— Ну, минут на пятнадцать. На четверть часа. Тебя это ayos?
— Ayos nа. Никаких проблем.
— Тогда, э-э-э-э, хорошо. До скорой встречи.
— Sige ро.
— Sige. — И дон Пепе повесил трубку. Гудок слышался еще секунд шесть-семь, после чего телефон опять отключился.
Шон сражался с самим собой. Он пытался заделать дыру в стене, приладив оторванные обои, но у него ничего не получалось. Руки тряслись слишком сильно, а пальцы казались толстыми и непослушными. Они непрерывно дрожали, и это сводило на нет все его попытки. Он ничего не мог поделать и лишь отрывал новые клочья. Тогда, в порыве отчаяния, он рванул кусок обоев, оторвав их до самого плинтуса.
— Все бесполезно, — пробормотал Шон и отошел в сторону от ширящейся зоны бедствия.
Произнесенные вслух, эти слова прозвучали как приговор.
На какое-то время он забыл, что находится в «Патае». Он договорился о встрече в гостинице, и человек был уже в пути. Кроме этого ничего не произошло, не случилось никаких сбоев. Мебель была из тикового дерева. Покрытые слоем грязи кольца штор и корпус лампы были из латуни, а спинку кровати украшала выполненная вручную резьба с изображением кокосовых пальм и рыбачьих хижин из пальмовых листьев. Он стоял посреди этого поблекшего великолепия.
Потом видение исчезло. За тиковым деревом скрывалось преступление, а рыбаки оказались бедняками. Он должен встретиться с человеком, о котором завсегдатаи баров по всей Маниле вполголоса рассказывают такой мрачный анекдот: «Какую молитву читает на ночь дон Пепе? Прости меня, Господи, ибо я есть грех». Это если дон Пепе вообще когда-нибудь спит.
