скучными, некрасивыми, их интересы начинают вращаться только вокруг готовки. Ну вы понимаете…
Кирилл снова его не понял. Вера никогда не любила готовить. Она любила его музыку. И он наверное слишком громко захлопнул дверь такси.
В концертном зале собирались люди. Кирилл слышал гул их голосов, пока стоял за кулисами, крепко держась за тяжёлый занавес. Он пытался обрести хоть какое-то равновесие, но даже вид рояля, который стоял посреди сцены, не успокаивал его, а наоборот. Этого Кирилл не мог себе простить.
Клавиши всегда имели над ним власть. Такую, что в самом начале их отношений Вера в шутку ревновала его к музыке. Она вообще всегда его ревновала в шутку, со смешинкой в уголках глаз. " Настоящая ревность — это следствие неуверенности в себе и партнёре, а ревность в шутку — это как "я люблю тебя", сказанное другим языком".
Она умела признаваться ему в любви на тысяче разных языков.
Веру не выпускали журналисты. Из гримёрки Кирилл видел, как она стоит возле главного входа в окружении фотокамер и что-то весело рассказывает. Они давным-давно договорились, что перед выступлением ему необходимо побыть одному, и поэтому после пары-тройки фотографий Кирилл всегда удалялся за кулисы.
А она оставалась. Смеялась, шутила, рассказывала забавные истории, чтобы потом листать журналы и закатывать глаза. "Они сфотографировали меня в момент, когда я смеюсь, как лошадь! Ну что за люди! А ты получился просто великолепно!".
Они договорились.
Кирилл поправил бабочку, приподнял руки, разыграл в воздухе гамму до-диез, и тогда в зале погас свет. Сейчас больше всего на свете ему хотелось быть спокойным, чтобы осознать, кем он стал. Но он не мог унять дрожь, пока шёл под звуки аплодисментов к роялю, со всех сторон окружённому софитами. Этот свет не позволял разглядеть зал, рассмотреть людей, которые пришли. Сердце в груди бешено колотилось, ноты в голове сбивали с толку. Это был далеко не первый его концерт и даже не самый большой. Он выступал перед президентом, выступал на съезде ООН, выступал перед своими пожилыми родителями. Он выступал сотни раз и всегда был спокоен. Только не сегодня.
— Помнишь, когда мы были здесь в первый раз? — его рука легла на крышку рояля, и он посмотрел в зал. Отсюда всегда можно было увидеть её.
Вера сидела в зале. Она смотрела на мужа, спокойно положив руки на колени. Кирилл прищурился, чтобы рассмотреть, улыбается ли она, но не увидел. Он знал, что улыбается.
Это был важный концерт. Концерт, о котором он мечтал. Концерт, дату которого он запланировал 45 лет назад. В день, когда они познакомились.
Это был февраль в Лос-Анджелесе. Концерт оркестра, в котором подрабатывал юный Кирилл. Он играл небольшую фортепианную пьесу, и это было всё, что тогда доверил ему директор. Но этого было достаточно, чтобы они с Верой встретились.
Она сидела на том же самом месте. И тогда он смотрел на её улыбку всё время своего короткого выступления, а она смотрела на него. И в конце, когда Кирилл встал, и люди, в ожидании выступления оркестра, скудно ему похлопали, она тоже встала, прошла через весь зал и вручила ему букет цветов.
— У вас всё получится. Вы будете великим музыкантом!
Кирилл кивнул. Она весело улыбнулась.
— Если это всё, то мы могли бы с вами выпить кофе в буфете.
Её улыбка его успокаивает, и она очень любит кофе. Это было первое, что он узнал о своей будущей жене.
Сегодня был важный концерт, потому что в тот день, за хлипким столиком в буфете, он пообещал, что через 45 лет сыграет для неё целый концерт в самом лучшем концертном зале Лос-Анджелеса. Она улыбнулась, и он поверил в себя. Тот самый день наступил. И Кирилл вдруг понял, кем стал.
Тысячи глаз смотрели на него, следили за тем, как его тонкие пальцы рождают музыку. Тысячи ушей ловили каждый звук, каждый аккорд. Тысячи сердец находили в его музыке что-то своё.
Кирилл плавно переставлял руки, медленно качался в такт. Казалось, что в этот момент его тело проживает свою жизнь, общаясь при помощи музыки с самим Кириллом.
Подумать только, 45 лет назад он был просто оркестровым мальчиком на побегушках.
"Кем я стал!" вдруг возникло у него в голове, сверкнуло молнией неуверенности в себе. "Я вообще заслуживаю всё это?" оставило в голове пустоту. Вымело подчистую все ноты, всю музыку. Тело онемело.
"Я же говорил!".
В зале повисла тишина. Тысячи глаз смотрели на одного человека в костюме рядом с огромным молчащим роялем. Кирилл вдруг почувствовал себя брошенным, совершенно беспомощным. И эти несколько секунд были самыми страшными в его долгой жизни, пока он не разглядел в зале её глаза.
Вера сидела в зале. Она спокойно сложила руки на коленях и смотрела на мужа. Кирилл искал в ней признаки разочарования, но она улыбалась. Вдруг женщина подняла руку, будто бы держит в руке фонарь, и произнесла одними губами "До". И это могли понять только они.
Когда Кирилл объяснял маленькому сыну ноты, то, для лучшего запоминания, они придумали, что названия нот — это как имена маленьких гномиков. И вот первый — "До" — нёс лампу, чтобы освещать другим путь.
— До, — пробормотал Кирилл, и тело поддалось, вспомнило.
Это был его самый важный концерт, самый лучший концерт. И, когда последний зритель вручил Кириллу цветы и рассказал о своей любви к его музыке, Вера подошла к сцене. У неё в руках был маленький букет с африканской протеей.
Кирилл наклонился и взял цветы.
— В тот раз букет был попроще, — весело заметил мужчина.
— Тогда и ты был музыкантом попроще, — пошутила Вера в ответ. — Если это всё, то мы могли бы с вами выпить кофе в буфете.
— Чай, Кирилл, чай.
Они ехали в такси домой. Кирилл сидел рядом с Верой, и она ощущала в его теле ту лёгкость, ради которой жила. Ту свободу, которую больше всего в нём любила. Мужчина барабанил пальцами по коленкам в такт радио, но делал это с присущей ему простотой. Игриво, честно, азартно. В уголках его губ светилась радость.
Вера собрала волосы в гульку и расслабленно опустилась на спинку кресла.
Над городом догорал закат. Небо градиентом переходило от дневной голубизны в темноту океана. Волны бились о берег. В окнах домов то тут, то там загорался уютный свет, и Вера наверняка чувствовала себя счастливой. Прямо сейчас.
— Остановите-ка, — вдруг произнёс Кирилл и добавил, обращаясь к жене, — мы выйдем здесь.
— Здесь? —
