Невский проспект, а также небольшой соседний домик, притулившийся между ним и монументальным фасадом постройки Карла Росси. Когда при рассматривании старинных видов, на которых изображено здание Главного штаба времени до середины 1840-х гг., после гармонического, музыкального ритма его архитектурных форм глаз вдруг наталкивается на мелкую дробность построек в юго-западной части площади, то почти физически испытываешь раздражающее чувство архитектурной какофонии.[5] И когда в 1844 г. дом Вольного экономического общества также был передан Главному штабу, то одно только чувство прекрасного (не говоря уже об административной целесообразности) с непреложностью потребовало перестройки этих зданий, их включения в общий пластический рисунок грандиозного творения К. Росси. В 1845–1846 гг. с этой задачей блестяще справился академик архитектуры Иван Черник, органично вписавший заново отстроенный дом на углу Невского проспекта в общую конструкцию правого крыла Главного штаба. И ныне только историческое расследование может установить, что на протяжении пятнадцати лет после завершения его строительства, с 1829-го до середины 1840-х гг., этот шедевр петербургского ампира выглядел далеко не так, как это мы можем видеть сегодня.
Коснусь и еще одной, не архитектурной подробности. Сегодня с северной и западной сторон Дворцовая площадь обрамлена зелеными насаждениями — сквером перед западным фасадом Зимнего дворца и восточной частью Александровского сада, разбитого вдоль фасада Адмиралтейства. Во времена Достоевского и в этом отношении картина была существенно иной. На месте сквера перед Зимним дворцом существовала открытая до самой Невы так называемая Разводная площадь: на ней ежедневно проходил развод дворцового караула (отсюда и название). Александровский же сад был разбит только в 1874 г. А до этого здесь находился достаточно скромный, неширокий бульвар вокруг Адмиралтейства. Всю же остальную территорию, почти до здания Конногвардейского манежа, занимала Адмиралтейская площадь, о которой в связи с открытием Александровского сада газетный обозреватель вспоминал, как о существовавшей «в самом центре города каменной Аравии, всегда пустынной и летом страшно пылившей» (Биржевые ведомости. 1874. 9 июля). Таким образом, вплоть до середины 1870-х гг., будучи четко оформлена с трех сторон монументальными строениями Зимнего дворца, штаба Гвардейского корпуса и Главного штаба, в восточной и северо-восточной части Дворцовая площадь теряла свои границы и незаметно переходила в смежные с нею территории. С открытием Александровского сада картина несколько изменилась, но вплоть до 1896 г. Дворцовая площадь не расстилалась перед Южным фасадом Зимнего дворца, как это мы видим сегодня, а вместе с Разводной площадью как бы обнимала его с двух сторон, образуя открытое пространство вокруг царской резиденции, ограниченное только набережной Невы.
Для нашего исследования важно подчеркнуть, что Достоевский неоднократно бывал в здании Главного штаба, в том числе и в период своей учебы в Инженерном училище, а значит, наверняка видел его в том облике, который он имел до 1845 г. Так что приведенные выше сведения не только имеют общеисторический интерес, но и непосредственно относятся к теме наших литературных прогулок с писателем от Дворцовой площади до Николаевского вокзала.
Впрочем, начнем мы нашу первую прогулку с Достоевским по важнейшей магистрали Северной столицы не с Главного штаба, а непосредственно с Зимнего дворца — императорской резиденции, политического, административного центра не только столичной, но и всей вообще жизни Российской империи.
«…желание царя-освободителя было для него законом»
Визиты Достоевского в Зимний дворец
Зимний дворец, кажется, только единожды упоминается в творчестве Достоевского, и то, так сказать, прикровенно. Большая часть читателей этого упоминания обычно не замечает, хотя содержится оно в широко известном эпизоде из хрестоматийного произведения — романа «Преступление и наказание».
Уже после преступления Родион Раскольников возвращается от Разумихина, с Васильевского острова, и переходит Неву по Николаевскому мосту.[6] Погруженный в себя, он не замечает ничего и никого вокруг себя. Взойдя на мост, Раскольников идет по середине проезжей части, и здесь его больно стегает кнутом кучер проезжающей кареты. Это выводит героя из забытья, и он оглядывается по сторонам. Окружающие над ним смеются. Часто у Достоевского толпу веселят чужие страдания. Но какая-то пожилая купчиха с девочкой, сжалившись над ним и приняв его по внешнему виду за нищего, подают герою двадцать копеек: «Прими, батюшка, ради Христа». Вслед за этим читаем:
«Он зажал двугривенный в руку, прошел шагов десять и оборотился лицом к Неве, по направлению дворца. Небо было без малейшего облачка, а вода почти голубая, что на Неве так редко бывает. Купол собора, который ни с какой точки не обрисовывается лучше, как смотря на него отсюда, с моста, не доходя шагов двадцать до часовни, так и сиял, и сквозь чистый воздух можно было отчетливо разглядеть даже каждое его украшение. Боль от кнута утихла, и Раскольников забыл про удар; одна беспокойная и не совсем ясная мысль занимала его теперь исключительно. Он стоял и смотрел вдаль долго и пристально; это место было ему особенно знакомо. Когда он ходил в университет, то обыкновенно, — чаще всего, возвращаясь домой, — случалось ему, может быть раз сто, останавливаться именно на этом же самом месте, пристально вглядываться в эту действительно великолепную панораму и каждый раз почти удивляться одному неясному и неразрешимому своему впечатлению. Необъяснимым холодом веяло на него всегда от этой великолепной панорамы; духом немым и глухим полна была для него эта пышная картина…»
Раскольников стоит около часовни во имя свт. Николая Чудотворца, воздвигнутой в 1853–1854 гг. на ближайшем к Васильевскому острову гранитном устое моста по проекту архитектора А. И. Штакеншнейдера (снесена в 1934 г.). Его взгляду открывается торжественная панорама официального Петербурга: в его кругозоре — Зимний дворец, не названные в тексте Адмиралтейство, Сенатская площадь с Медным всадником и кафедральный Исаакиевский собор. Однако «духом немым и глухим» полна для героя эта, действительно, «пышная картина». Слова, которыми здесь передано впечатление героя, исполнены у Достоевского сокровенного смысла. В ранней черновой редакции словосочетание «дух немой и глухой» заключено в кавычки. И это не случайно, ибо перед нами точная евангельская цитата: у евангелиста Марка в эпизоде исцеления гадаринского бесноватого Христос изгоняет беса, которым одержим сын одного из иудеев, такими словами: «…дух немой и глухой! Я повелеваю тебе, выйди из него…» (Мк. 9:25).[7] Евангельская аллюзия, содержащаяся в тексте «Преступления и наказания», достаточно прозрачна: хотя перед взором Раскольникова громада Исаакиевского собора, а сам он стоит близ часовни свт. Николая Чудотворца, Петербург для него — не христианский город, ибо он пребывает во власти беса…
Зимний дворец, императорская резиденция, также включен Достоевским в эту «пышную картину» (с него фактически и начинается ее обрисовка: Раскольников «оборотился лицом к Неве, по
