автомат по продаже снеков. Шурша и издавая металлический скрежет, провернулись пружины, освободив батончик в упаковке. Что-то звякнуло, потом громыхнуло, створка лотка колыхнулась. Мы некоторое время стояли рядом, упершись спинами в шершавую стену. Дима молча жевал батончик и смотрел в пол.
Я рассказал ему о похоронах бабушки. Он был удивлен, что мама согласилась ехать.
– А вообще, на чем поедем? – спросил.
– Как на чем? На «Пуме» твоей.
У Димы была редкая модель американского «Форда». Такая маленькая синяя молния. Я всегда любил ездить на ней с Димой – он мастерски управлял автомобилем, и даже в гаргантюанских московских пробках мы никогда не стояли долго.
– Подожди, – задумался он, – Если в Нагору ехать, то через Беларусь, Польшу, так?
– Если границы не поменяли, то да.
– Уффф! Нам ведь нужна грин-карта и визы.
– У тебя же шенген. У мамы тоже. А грин-карту купим, – успокоил я брата.
Следующее слушание у брата было только на следующей неделе, так что после коротких уговоров он согласился.
И вот – после двух дней в пути, после ночевок в минском хостеле и придорожной агротуристике в польской вси, после шести остановок на заправку, после двадцати семи маминых перекуров и после девяти шоколадных батончиков, съеденных братом – мы, наконец, подъезжали к укрытому хребтами гор краю. Но, прежде чем попасть в этот рай обетованный (по крайней мере, для меня), нужно было выстоять предграничную пробку. И вообще границу пройти. Именно так – Нагора, хоть и была окружена с каждой стороны евросоюзными государствами, держала ворота на замке.
Наша «Пума» выехала на выложенный брусчаткой мост. Пограничный блокпост был на другой стороне, как раз у подножия гор. Две скалы, стоявшие на территории Нагоры, пологими скатами обрамляли единственную трассу, ведшую внутрь края. Если кто-то хотел попасть туда иначе, ему пришлось бы идти через горы. Внизу под мостом раскинулось ущелье, на дне которого извивалась река. Поток ревел и с грохотом разбивался о камни.
Ожидаемо, на середине переправы мы встали в очереди. Пробка двигалась медленно – ребята из ополчения лениво ходили от машины к машине, собирая документы.
– Ну что, проверка на верблюда, – произнесла мама и, порывшись в сумочке, достала загранник.
– Ууупс. Кажется, кто-то ее не прошел, – сказал Дима.
Я глянул вперед. И правда: человек, стоявший у шлагбаума возле ярко-зеленого польского «Фиата», отчаянно жестикулировал, на лице его сменялись мимика гнева, досады и смирения. Члены милиции в ответ на его излияния флегматично пожимали плечами. Позади него уже раздавались гудки и недовольные крики водителей: «Чекаемы цалую годину!». Наконец, мужчина печально опустил голову, залез в авто и, развернувшись, поехал по мосту в обратную сторону. «Фиат», громыхая колесами по камням, протащился мимо нас. В открытое окно донеслись обрывки его брани: «уррррррваааа! Я пердо!».
– Неожиданно, – сказала мама, с толикой тревоги в голосе, – Мне казалось, что граница – это простая формальность.
– А может националисты вернулись? – вынес догадку Дима. – Помнишь, как в 90-х?
Он достал телефон и открыл браузер. Дима был прав. По этой дороге я часто ездил с отцом на его огромном большегрузе. Папа возил загрузки из Восточной Европы в Нагору и обратно. Эх, воспоминания… Вот отец с широкой улыбкой подает мне из кабины огромную глыбу-руку, а я – маленький пацан, едва на ступеньку могу залезть, до рукояти не дотягиваюсь – крепко обхватываю ее своими ручонками, поджимаю колени, и тогда он, большой, жилистый и крепкий, плавным, но мощным движением подбрасывает меня наверх, так что мои ноги приземляются уже на кресле пассажира. Всю поездку я обычно на сидении стоял – из сидячего положения ничего в смотровое не видать было – и глядел во все глаза на бегущую ленту трассы. За окном мелькали пейзажи деревенек и небольших поселений. Я мог так глазеть часами без устали, пока отец, бывало, не попросит: «Папироску там везьм» – и на бардачок кивает, весело прищурившись. Тогда я доставал портсигар и передавал ему. Портсигар был у него особенный – не помню, подарил ему кто или он колеся по Европе раздобыл. На крышке была гравировка: мальчик, неумело седлавший высокого жеребца. Внизу еще подпись была на одном из восточноевропейских языков, но я не понимал ее. Рассматривал ее один раз, а батя как крикнул: «Ховайся, полицианты!», и я сразу – нырь – за штору в его люльку.
– Ну как, нашел что-нибудь?
– Нет, в интернете ничего, – сказал Дима, – Сейчас подъедем и узнаем. Да пропустят нас – ведь с нами местный. Настоящий нагорец.
Это он про меня. Я как раз достал из кармана брюк фиолетовую книжечку. Национальный символ Нагоры – три горных пика под кругом солнца – уже изрядно стерся и угадывались лишь очертания. Солнце еще давно я подкрасил желтым карандашом. Надеюсь, ополченцы не придерутся. Хотя если Борис там, волноваться было не о чем.
В Нагоре нет армии. Нет полиции. Нет пограничной службы. Нет, конечно, номинально – этими делами занимается милиция, или ополчение. Молодые парни, или девушки – главное, чтобы умели напустить на себя грозный вид, а еще бы владели каким оружием (хоть и необязательно) – на добровольной основе избирались каждый год из жителей деревень и столицы. Ими руководил воевода – один из членов Великого совета, ответственный за мускулы самопровозглашенного края.
Встав у шлагбаума, наша троица вышла из машины и предстала как раз перед парой таких мускул. У нас взяли документы белобрысый паренек и темненькая девушка. Она подмигнула Диме, но тот стоически ее проигнорировал. Ополченец полистал страницы.
– Андрей Бончик-Рублевский, – назвал мое имя.
– Докладно так.
– Алена Рублевская, – глянул на мать.
– Это я, вы не ошиблись.
– Дмитрий Рублевский, – в этот раз проворковала девушка. Она долго смотрела на фото, – Но ладный хлопак, ладный!
Ополченец схватился за лоб. Выхватил из рук своей коллеги паспорт – хотя она крепко ухватилась за краешек и не хотела отдавать – и вернул брату. На этом, очевидно, проверка была окончена.
– Стоооооп!
Мы впятером обернулись на крик. Со стороны большой деревянной хижины к нам направлялась высокая статная фигура в военном мундире.
– О, комендант идэ, – выдохнул парнишка-ополченец. Взволнованно глянул на нас.
В лучах яркого утреннего света комендант выглядел словно крутой герой вестерна. Вблизи он производил не менее эффектное впечатление. На нем был серый «стрелковый» мундир из габардина. На голове – шапка-мачеювка с кожаным верхом, который украшала окантовка в форме трех горных пиков. Его лицо было грубым, жестким, словно слепленным из папье-маше. Большие темные усы расходились в стороны щетинистыми стрелами под увесистым камнем носа. Кустистые брови были
