говорить не стала, сказала только, что узнала кое о ком нечто совершенно ужасное. Насколько я понимаю по нескольким случайно оброненным фразам, речь шла о ее женихе. Вот я и решила, что Ниро Вулф будет ей куда полезнее любого адвоката.
– И он тебя не принял?
– Нет.
– Энн упоминала чьи-нибудь имена?
– Нет.
– Где она живет?
– В центре, недалеко от тебя: Барнум-стрит, дом триста шестнадцать.
– А кто ее жених?
– Да не знаю я. – Лили снова погладила меня по руке. – Слушай, мужественный вояка, скажи-ка, где мы с тобой сегодня пообедаем? Может, у меня?
– Теперь я служу в армии и при исполнении, – покачал я головой. – Кроме того, твои слова о базах в Ирландии – диверсия чистой воды. И вообще, мне кажется, ты работаешь на ирландскую разведку. Вынужден признать: ты совершенно неотразима! Однако мне нельзя забывать о собственной чести. Еще давно, помнишь, в палатке, в которой располагалась методистская церковь, я предупредил тебя, что мой духовный мир…
Она перебила меня, я – ее, и пошло-поехало. Так мы провели целый час, пока самолет наконец не сел в аэропорту Ла-Гуардия. Бросить ее прямо там я не мог. Из соображений приличия я предложил взять такси на двоих. Вместе мы добрались до Манхэттена, и там, у «Рица», где она жила и где, как я знал, она не станет устраивать мне скандал, я вместе с багажом перебрался в другое такси, велев водителю ехать к Вулфу на Тридцать пятую улицу.
Несмотря на встречу с Лили, настроение у меня было хорошим. Проехав по центру города и свернув на запад, я с удивлением поймал себя на том, что, по моим ощущениям, я отсутствовал куда больше чем два месяца. С радостью узнавания я смотрел на дома и магазины, словно был их владельцем, хотя раньше не удостаивал их и взглядом. Я счел за лучшее не отправлять телеграмму с известием о своем возвращении. Хотел сделать сюрприз. Признаться, мне страшно хотелось снова повидаться с Теодором, возящимся с орхидеями в оранжерее, с Фрицем, помешивающим на кухне варево в кастрюлях и снимающим пробу, с Ниро Вулфом, сидящим за столом и хмуро разглядывающим атлас или, ворча, почитывающим книгу. Нет, пожалуй, Ниро Вулфа в кабинете я не застану. До шести вечера он в оранжерее с Теодором, так что, когда я приеду, они будут именно там. Зайду на кухню, поздороваюсь с Фрицем, а потом проскользну к себе в комнату и буду ждать шум лифта, на котором Ниро Вулф всегда спускается в кабинет.
Глава 3
Дома меня ждало самое сильное потрясение в жизни.
Я отпер дверь своим ключом, который по-прежнему оставался у меня на брелоке, оставил вещи в прихожей, после чего зашел в кабинет и замер, не в силах поверить собственным глазам. На столе Вулфа громоздились кучи нераспечатанных писем. Я подошел поближе и увидел, что его стол, как и мой, покрыт чуть ли не десятилетним слоем пыли. Я повернулся к двери и поймал себя на том, что нервно сглатываю. Кто-то умер: либо Фриц, либо Вулф. Вопрос только: кто из них двоих? Я кинулся на кухню. Представшее передо мной зрелище свидетельствовало о том, что ни одного из них не было в живых. Иного объяснения у меня не имелось. Ряды горшков, кастрюль, сковородок и баночек со специями также были покрыты слоем пыли.
Я снова сглотнул и рывком открыл дверцу шкафа. Внутри ни черта не было, если не считать тарелку с апельсинами и шесть коробок с черносливом. Я заглянул в холодильник, и увиденное окончательно меня добило. Я обнаружил лишь четыре пучка салата, четыре помидора и тарелку с яблочным пюре. Пулей вылетев из кухни, я кинулся вверх по лестнице.
Две комнаты – одна Вулфа и другая, свободная, – располагались на втором этаже. Они пустовали, но мебель была на месте и выглядела как обычно. Ту же самую картину я обнаружил в комнатах этажом выше, одна из которых принадлежала мне. Я поднялся выше, в оранжерею. В четырех помещениях я не увидел ничего особенного, за исключением сотен орхидей, многие из которых цвели. В секции с рассадой я наконец натолкнулся на признаки человеческой жизни. Говоря конкретнее, там я увидел Теодора Хорстмана. Он сидел за столом на табурете и корпел над журналом растениеводства, ведение которого прежде входило в круг моих обязанностей.
– Где Вулф? Где Фриц? Что, черт возьми, здесь происходит?!
Теодор дописал слово, промокнул чернила, повернулся ко мне на стуле и проскрипел:
– А-а, это ты, Арчи. Привет. Их сейчас нет. Они упражняются. Только называют эти упражнения тренировками. Тренируются они сейчас. Вот.
– С ними все в порядке? Они живы?
– Ну конечно живы. Они тренируют.
– Кого тренируют?
– Друг друга. Или, если точнее, самих себя. Они собрались вступить в армию, хотят сражаться. А я здесь останусь. Буду за сторожа, пригляжу за домом. Мистер Вулф собирался избавиться от орхидей, но я отговорил его, пообещал, что сам о них позабочусь. Теперь мистера Вулфа орхидеи не интересуют, он поднимается сюда только для того, чтобы хорошенько пропотеть. Ему нужно постоянно потеть, чтобы сбросить лишний вес. Кроме того, ему надо развивать выносливость. Вот поэтому они с Фрицем отправляются за реку и занимаются там ходьбой. На следующей неделе они собирались переходить на бег. Мистер Вулф сел на диету и перестал пить пиво. На прошлой неделе он простыл, но сейчас уже поправился. Теперь он не покупает ни хлеба, ни сливок, ни масла, ни сахара. Он вообще много чего перестал покупать. Мясо мне приходится покупать себе самому.
– Где они тренируются?
– Прямо за рекой. Мистер Вулф выбил у властей разрешение тренироваться на пирсе, потому что на улице его дразнили мальчишки. Тренировки с семи до девяти по утрам и с четырех до шести по вечерам. Мистер Вулф на редкость упорен. Все остальное время он ходит вверх-вниз по лестнице и потеет. Он не особенно разговорчив, но я слышал, как он обмолвился Фрицу, что если каждый из двух миллионов американцев убьет по десять немцев…
Мне до смерти надоел скрипучий голос Теодора. Оставив его в оранжерее, я спустился назад в кабинет, взял тряпку, протер свой стол и кресло, сел, закинув повыше ноги, и, нахмурившись, уставился на груды писем, громоздившиеся на столе Вулфа.
Господи боже, приехал домой, называется! Когда я уезжал и бросал его, надо было догадаться, что с ним может приключиться нечто подобное. И вот теперь положение не просто ужасное, оно вполне может оказаться безнадежным.
