слишком любил в «прошлой» жизни. Ни к чему хорошему ни любовь, ни жалость к самому себе не приводят. Не сумеешь, не захочешь или не сможешь махнуть рукой на себя самого и посвятить все свое время, здоровье и силы ребенку, останешься одиноким, никому не нужным, старым, а в моем случае еще жалким и больным. Другого шанса жизнь может и не предоставить. Эээх… если бы… да кабы…
Пассажирские поезда проносились стремительно, не давая как следуя рассмотреть скучающие лица пассажиров в окнах. Товарняки ползли медленно и с ленцой.
Звук колесных пар на стыках рельс всегда успокаивает и наводит меланхолическое настроение. С условием если тебе все время не тычут локтем в спину и не дышат в затылок перегаром.
После очередной остановки, из-под товарняка с чумазыми цистернами начал вылезать какой-то непонятного вида, и поэтому пугающий туман молочного цвета. Появлялся он клочками, неравномерно. Поезд, не сбавляя скорости ехал вперед. Туман начал превращаться в непроницаемое облако. Через несколько секунд даже очертания соседнего товарняка, который стоял впритирку к нам стали не видны. Тут даже я струхнул.
Авария, цистерна с химотиной прохудилась! Да и хрен с ней! Все равно мне кранты!
Эвтаназия – это где-то на западе. Почему у нас против нее так все настроены? Гуманисты хреновы! Если человек неизлечимо болен, дайте ему шанс уйти нормально и достойно. Не задыхаясь в петле и не глотая таблетки горстями. Рано или поздно, (хотя всегда рано), мне предстоит решать, как именно следует уйти. Я твердо решил, что доводить себя до инвалидного кресла не буду.
Правда, не так я себе представлял свой финиш. Либо в петле, либо ножом по венам. Я даже знаю каким, давно лежит без дела в кармане брюк. Складной, японский с клипсой. За хорошие деньги взял, в «прошлой жизни», кто бы знал, как и на что он мне пригодится… Мысли о суициде меня не отпускали и были ежедневными и навязчивыми. А о чем еще думать?
Петля — это не эстетично, да и дышать трудно. Язык набок выпадает, мочевой пузырь опорожняется, я сам в кино видел. Да и в жизни на трупы насмотрелся, работая студентом в прокуратуре помощником следователя. Помню, что мой первый выезд на труп был именно на суицидника-висельника. Этот дебил со своей подругой поругался и даже предсмертную записку написал. Да что бы я из-за какой-то бабы в петлю полез? Да никогда!
Но здесь хим-атака! Народу то сколько помрет вместе со мной. Я надеюсь, задохнуться от газа это не очень больно? Легкие выкашливать не буду?
Стоящие рядом мужики, обсуждающие наглость мастера, тупость начальника цеха, жадность ген-директора и сионизм президента страны начали что-то подозревать:
― А чего это там такое? — раздавалось из толпы.
― Кто набздел? Санчик, опять ты что ли!?
— На заводе, наверное, рвануло…
― Что там может рвануть то?
— Ага, точно, теракт!
— Да нах… мы кому нужны?
Кто-то потный и толстый в грязной майке красного цвета бесцеремонно отодвинул меня от окна:
— Бля, да тут везде такое… — выразил он свои мысли перемешивая слова с перегаром.
В тамбуре началось Броуновское движение и матершина усилилась. Через стекло двери окна вагона в тамбур и боковые окна таращились пассажиры. У всех глаза были вытаращены, но с места пока никто не вскакивал и не орал. За окнами было марево будто кто-то зажег белый фаер, как это делают футбольные фанаты на матче любимой команды.
И в это же время попер аромат тумана. Резкий, химический привкус с металлическим послевкусием во рту. И вот тут началась настоящая паника в вагоне. Началась она вполне классически, как это часто бывает. С женского визга. Завопили сразу несколько женщин. За ними, в общий хор вступили пытающиеся их успокоить мужчины. Но пытались ли они их успокоить или сами раззадоривая себя и друг друга загорланив от страха, им самим, пожалуй, было не понятно. Кто-то вскочил с места, начал метаться по вагону. Кто-то выбежал в тамбур.
— Сорвите стоп-кран! – заорал мужской голос.
— Ты чё, дурак!? В дыму остаться хочешь? Так проскочим быстрее.
— Уйди.
— Сам уйди.
Вопли слились в сплошной гвалт и безумную какофонию звуков и криков.
Я, забился в угол между закрытыми дверями электрички и стеной. На мое горе за моей спиной оказался злополучный стоп-кран. Перекошенные страхом и истерикой безумные лица пассажиров, еще минуту назад бывшими усталыми работягами и беспечными студентами мельтешили передо мною, орали на меня и хватали за грудки пытаясь оттащить от стены.
Да я бы и сам с радостью отошел, да, как и куда? Не хочу сказать, что один я сохранил здравый рассудок, так как я очень переживал за свой рюкзак, точнее за его содержимое. Потеряю, и проходить заново комиссию, восстанавливать все документы, ну уж нет! Да и паспорт тоже там… Было бы у меня хоть толика соображения в тот момент, я бы плюнул на все свои вещи и попытался спасти свою никчемную жизнь. Но я, как перепуганный маленький мальчик, одной рукой закрывался от многочисленных рук пытающихся меня оттащить с места. Другой пытался снять рюкзак с поручня. Но все тщетно. От рук не отбиться, сумку не снять. Слишком плотно обступила меня толпа. Слишком она напугана. Слишком я слаб. Я в аду! МАМА!
Прервало мое мучение, очередное страдание. Резкий скачек вверх-вниз, влево-вправо. Если мне казалось, что меня раздавит обезумевшая толпа, то это мне это не казалось. Настоящее давление толпы я ощутил только сейчас. Если мне казалось, что я оглохну от криков, то это, мне тоже не казалось. Все это и давление, и звуковую атаку я ощутил только сейчас. Одновременно.
Какая-то дура уперлась мне в лицо растопыренной ладонью, беспощадно царапая мое лицо остатками маникюра. Весь народ в тамбуре навалился на меня разом. Свет в моих ясных очах погас.
Глава 2.
Кто-то «очень добрый и заботливый», упираясь мне в бок своей ногой, поднимал меня же с пола. Чуть руку мне не оторвал, дебил. Поезд не перевернулся. Просто сошел с рельс. Я буквально вывалился из прокуренного убитого напрочь тамбура наружу и сразу же попытался отползти
