Савин замер, внимательно вглядываясь в приближающуюся женщину.
И подмечая все больше тревожных деталей.
Например, копна волос, роскошных, рыжих, была спутана, словно женщина только что встала с постели… Или… Из склепа вышла?
Саван, продранный в нескольких местах, нисколько не скрывал шикарных форм, совершенно неожиданных на таком хрупком теле. Тяжелая грудь завлекательно выглядывала из низко и крайне удачно порванного декольте, один рукав был словно полуистлевшим, ветхим, второго вообще не имелось, и белая кожа плеча манила не меньше, чем ложбинка груди.
Белая тряпка в кровавых разводах казалась на редкость дряхлой, но тем не менее, удачно подчеркивала тонкую талию, а мелькающие в разрезах гладкие бедра приманивали взгляд.
Пробирки в штативе, наполненные чем-то подозрительно красным, мелодично позвякивали при каждом движении женщины.
Она приближалась, легко и невесомо, словно ногами не касалась пола, рыжие кудрявые волосы, окутавшие тонкие изящные плечи и падающие чуть ли не до середины бедер, отливали красной медью.
Генерал смотрел, оглушенный зрелищем, завороженный.
Голос ее был низким, мурлыкающим… Завораживающим. Савин глянул в зеленые глаза, и пол закачался под ногами…
Савин открыл рот, чтоб что-то сказать… И не смог.
Женщина, понимающе кивнув, улыбнулась так, что Савина опять отчетливо шатнуло, а затем, чуть помедлив и мягко звякнув штативом с кровавыми пробирками, спросила:
— Простите… А какая у вас группа крови?..
6День у Аглаи Петровны не задался с самого утра.
Сначала ее на улице какая-то хамка женщиной назвала. Грубо так:
— Женщина, дайте пройти!
Нет, Аглая Петровна себя мужчиной не считала, естественно, потому гендерную принадлежность хамка обозначила верно, но, согласитесь, обидно все же, когда тебя вот так… С самого утра… Без подготовки расстреливают грубостью.
Конечно, на работе Аглаю Петровну на «Вы» и по имени-отчеству уже без малого пятнадцать лет называли, но это же другое…
Короче говоря, Аглая Петровна развернулась, смерила грубиянку жестким зеленым взглядом, и та, невольно отшатнувшись, споткнулась о высокий бордюр. Стакан с кофе, который она держала в руках, пролился и аккурат на светлое пальто торопыги.
— Внимательнее надо быть, — наставительно заметила Аглая Петровна, возвышаясь над квохчущей злыдней, и добавила мстительно, — женщина.
После чего, развернувшись, бодро потопала в сторону института.
Хотя моральное удовлетворение она получила, но, тем не менее, червячок внутри поселился, а потому, едва зайдя в вестибюль, Аглая Петровна рванула в туалет для преподавателей, чтоб внимательно рассмотреть себя в зеркало и лишний раз убедиться, что никакая она еще не женщина, а очень даже девушка. Ну да, скоро сорок, и что? Ну вот что, скажите? Ей ее сорок никто в жизни не даст… Кроме, разве что, утренней хамки.
И вообще…
Аглая добежала до туалета и закрылась в кабинке, чтоб никто не мешал разглядывать себя в зеркало большой пудреницы. А то, мало ли, вдруг оскорбление имеет под собой кратковременную почву? Вдруг у нее тушь потекла? Или румянец исчез?
В кабинке Аглая оглядела себя, с удовлетворением отметив, что все в порядке, она – молода, свежа и прекрасна, как и положено приличной ведьме приличных, а, главное, неполных сорока лет, поправила выбившийся из строгой преподавательской прически локон, накусала губы, на которых терпеть не могла помаду или блеск, да и не требовалось ей.
Тон лица порадовал своей нежностью и прозрачностью, как и положено потомственной ведьме, рыжеволосой, зеленоглазой и просто сногсшибательно красивой.
По крайней мере, оба проректора, по хозяйственной и по учебной части, с самого начала прошлого учебного года, когда она только появилась в этом институте, уверяли ее в этом неустанно.
Аглая была мудрой женщиной и мужским словам не верила.
А вот своим глазам и отражению в зеркале – очень даже.
Удовлетворившись полностью, Аглая уже хотела выйти из кабинки, но тут дверь хлопнула и раздались возбужденные голоса ее коллег по преподавательской деятельности, Людмилы Викторовны и Марии Сергеевны.
Они что-то очень бурно обсуждали… Вернее, кого-то. Её, Аглаю Петровну.
Услышав свое имя, Аглая передумала выходить и прислушалась.
— Ну конечно, Маш, — взбудоражено говорила Людмила Викторовна, — конечно! Если бы не она, то ты бы поехала на конференцию! Да и вообще непонятно, почему ее выбрали? Она кто? Химик! А конференция по физике! То есть, ехать должна ты! Это какой-то беспредел…
— Ой, Люда, хватит, я уже ничему не удивляюсь, — голос Марии Сергеевны звучал нарочито устало и откровенно злобно, — конечно, мне было бы полезнее… Но едет она.
— Но почему? Я не понимаю!
— Понимаешь ты все. Она с Василь Дмитричем дру-у-ужит… — последнее слово прозвучало такой откровенной фальшивкой, что даже идиоту было бы понятно, что имеет в виду интеллигентнейшая преподавательница физики.
— Но… Как же так можно? Это же…
— Это всего лишь жизнь, дорогая моя, всего лишь жизнь… Каждая в ней добивается своего теми путями, которые ей доступны… К счастью, или к сожалению, мне пути Аглаи Петровны не подходят…
— Ну, это вообще с ее стороны мерзко… — поддержала разговор Людмила Викторовна, и тут же с удовольствием развила сплетню, — но ничего удивительного, я понимаю. Она же сразу с Корольковым и Таганяном… Общается…
— Да? Тоже в том же ключе?
— Говорят… Частенько у них в сауне отдыхает. Той, что на втором у нас, в комнате отдыха ректората.
— Ну, тогда все понятно.
— И что в ней такого? Вообще ведь посмотреть не на что? Мартышка рыжая.
— Люд, это некорректно… Мы не виноваты в той внешности, что у нас есть… Это природа же…
— Конечно! Но кое на ком природа отдыхает очень сильно.
— Зато награждает другими умениями… Кто-то умом пробивается, трудится честно, а кто-то…
— Ужас…
