да, но он же мухи не обидел, мне казалось, он меня понимал, и вот… Молодой же совсем, и так страшно, почему несправедливость такая, скажите, Алексей Иваныч?
Последние слова она буквально провыла и расплакалась. Навзрыд, безутешно, безнадежно. Участковый беспомощно отвернулся. Он не выносил вида женских слез и не знал ответов на вопрос Марии.
И вдруг что-то мягко коснулось затылка лейтенанта, вздохом скользнуло по горлу, промелькнуло пеленой перед глазами. Словно само пространство возникло и разлетелось внутри сердца, вместе с кровью понеслось по артериям, пронизало тело до капилляров пальцев рук и ног. В первый миг лейтенанту казалось, что он не забудет этого никогда, но через секунду ощущение стало мимолетным, а еще спустя мгновение он уже не помнил, что пережил только что. Участковый встряхнул головой. Язва, что ли, разыгралась… Ах, да! Он же шел на следственное мероприятие!
У пруда толпились старушки в платочках. Лейтенант спешно кивнул им. Единственный дедушка среди любопытных жительниц деревни — старик Михеич — приподнял кепку:
— Здорово, Алексей Иваныч!
— Давно они тут, Федор Михеич?
— Недавно… с полчаса будут. А вы уже из больницы выписались?
— Сам ушел! — старлей заторопился к сгоревшей бане. Быстро поздоровавшись со следственной группой, он обратился к своему старому школьному приятелю, судмедэксперту Данилову:
— Миш, ну что тут у вас? Я из больницы специально отпросился…
— Лечил бы ты свою язву, тут у нас дело ясное, что дело темное, — Данилов усмехнулся, покосившись на оперов. — Мы тут, братец ты мой, труп найти не можем!
— То есть не можете опознать? — не сразу понял старлей.
— Опознать нам пока нечего, — судмедэксперт снова ухмыльнулся.
— А ты, Михаил, не ехидничай, — раздраженно сказал оперуполномоченный Калашеев. — Это и твоя работа, между прочим.
— Кто ехидничает? — обиделся Данилов. — Свою работу я знаю, так ты ж мне ее предоставь! У меня еще утопленник в морге, второй врач в отпуске, а я тут с вами время теряю.
— Утопленник твой не сбежит, — огрызнулся Калашеев.
— Ой, не знаю, у вас тут угоревшие бегают. А у меня, между прочим, хоть и ненормированный рабочий день, но меру знать надо…
— Погодите, ребята, вы мне объясните, в чем дело, — попросил старлей. — Все живы, так? Свидетели ошиблись? Ну и слава богу, расходимся по домам, пожарный дознаватель потом сам приедет на место.
— Да ни хрена свидетели не сознаются, — с досадой сказал Калашеев, вытирая пот со лба. — Твердят в один голос, что этот парень оставался в парилке. Они, по-моему, не меньше нашего удивляются. Пряжка от армейского ремня вот осталась… — он кивнул в сторону, где на рогожке лежал потемневший и потерявший форму кусок металла. — Ботинки уцелели, ну, какие ботинки, так, подметка. Дома его нет. Ты знал его?
— Да нет. Парень тихий, не судим, не привлекался. Год всего тут и прожил, я его видел, когда прописку ему делал. Вроде в детстве сюда приезжал, но он же младше меня сильно, ему лет двадцать было, я с ним не сталкивался.
— Придется опять эту пьянь опрашивать, — вздохнул Калашеев.
— А вы завалы разобрали?
— Почти, — Калашеев кивнул на пожарище. — Пара бревен в стороне лежит, тяжелые, заразы. Крыши нет, там было несколько железных листов, они за вчера ухитрились оттащить в Селенки. Там до пункта приема металла рукой подать.
— А труп?
— Божатся и клянутся, что не трогали. Свидетель Авдотьин, — с немалым сарказмом громко произнес оперуполномоченный, — заявляет, что при виде горелого мяса его, видите ли, тошнит.
Сидевший неподалеку молодой еще человек маргинальной внешности, услышав эти слова, кивнул и старательно изобразил, что у него начинается рвота.
— Тьфу, — сплюнул оперуполномоченный. — Какая избирательная брезгливость. Ладно, начнем с другого. Сысоев! Подойдите-ка сюда.
Тощий мужчина средних лет встал перед Калашеевым, покачиваясь. Но, когда он заговорил, у него оказался неожиданно сильный приятный голос.
— Ну что… Третьего дня баньку натопить решили, у Сереги деньги были как раз… Парилку нагрели, вы ж помните, прохладно было под вечер-то.
— Выпивали?
— Как без этого… Кольку развезло сразу, он уже тепленький был, догнался где-то с утра. Его в парилке оставили. Мы в раздевалку пошли, девки еще заглянули, Серый их пригласил. У него ж жена на сносях, не может… Ну, вы понимаете, — деликатно кашлянул Сысоев.
— Нет, не понимаю, — зло сказал Калашеев. — Этакого скотства я не понимаю. Значит, вы пили в раздевалке, а своего товарища оставили пьяным в раскаленной парилке. А что сердце у него там могло остановиться, вам в голову не пришло?
— Так он же все равно не от этого помер, — простосердечно возразил Сысоев. — Потом чуем — жар пошел от дверей, глянули, а там уже все горит. Настька с Ксюхой первые понеслись бежать, за ними я. Ванька задержался еще, думал Кольку вытащить. Они с Серегой последние выскочили.
— И не вытащили, — усталым тоном уточнил Калашеев.
— Не, — мотнул головой Сысоев. — Что ж им, самим обжигаться было?
— И погибший за вами не выскочил?
— Не. Я не видел.
— А вы внимательно смотрели на дверь?
— Ну, я дождался, что Ванька с Серегой выскочили. Потом мы все сидели, смотрели, только девки к деревне ломанулись.
— Криков не слышали?
— Не.
— Не, не, ме, ме, — передразнил оперуполномоченный. — Вы лично сколько выпили?
Ответить на этот явно животрепещущий для свидетеля вопрос Сысоев смог только после долгих размышлений.
— Я не считал… Ну, пусть пол-литра будет. Может, больше. Литр.
— Это для вас критичная доза?
— Чего?
Слушавший диалог Данилов покачал головой.
— Ой, Максим мути-ит… С этим контингентом не надо умничать, с ними попроще надо…
Калашеев в конце концов отослал Сысоева посидеть на травке и привести мысли в порядок. Авдотьин, второй свидетель, ничего особенного к показаниям прибавить не мог.
— Вы вроде как хотели вытащить погибшего?
— Ага… Жалко. Пацаном его знал, он на год всего меня и младше, — свидетель всхлипнул тоненько, по-бабьи. Данилов сказал на ухо участковому:
— Представляешь, выходит, ему немного за двадцать, а выглядит… Все сорок можно дать. Ко мне в морг попадет скоро, не иначе.
— Не обязательно, — тихо ответил старлей. — Я уже насмотрелся. Иногда они долго живут.
Калашеев, записав ответ Авдотьина, спросил:
— А отчего ж не попытались помочь? Статью про оставление в опасности знаете?
Тот только тупо глядел на следователя.
— Так заполыхало все в один миг, — громко сказал последний свидетель, красивый, высокий, чернобровый. Он единственный не выглядел ни пьяным, ни опустившимся. Калашеев повернулся на голос.
— Спиридонов! А вас кто-нибудь спрашивал?
— Не спрашивал, так спросите. Чего тянуть?
— Чего тянуть? Действительно, чего вы утянули крышу?
— Крышу… за крышей мы вчера приходили, — пробормотал, придя в себя, Авдотьин. — Листы железные, они ж денег
