На этом он выдохся и сделал паузу. Видимо, в каждом из нас мсье Огюстен тоже видел свою модель: его пальцы двигались так, словно под ними находился податливый воск. Восстановив силы, старец продолжал:
— Я не понимаю, что происходит. Почему меня пригласили в такое место? Я не причинил зла ни единому человеку и хочу лишь одного — чтобы меня оставили в покое.
— Девушку на фотографии зовут мадемуазель Одетта Дюшен, — не сдавался Бенколен. — Она дочь покойного члена кабинета министров. Но сейчас девушка мертва. Живой в последний раз ее видели входящей в «Огюстен-музей». Из него она не выходила.
Старик провел по лицу дрожащей ладошкой, прикрыл глаза и жалостно проскрипел:
— Мсье, я честно прожил свою жизнь и не понимаю, что вы хотите сказать.
— Она убита, — спокойно ответил Бенколен. — Ее тело сегодня днем выудили из Сены.
Шомон, глядя в упор через стол на старика, добавил:
— Вся в кровоподтеках: жестоко избита. Смерть наступила от ножевого ранения.
От этих слов Огюстен дернулся, как от удара штыком, и забормотал:
— Но ведь не думаете же вы, что я мог…
— Если бы я так думал, — Шомон неожиданно улыбнулся, — то собственноручно придушил бы вас. Пока мы просто хотим все выяснить. Насколько мне известно, это не первый случай такого рода. Мсье Бенколен говорит, что примерно шесть месяцев тому назад другая девушка вошла в музей и…
— Но тогда меня не мучили вопросами!
— Не было необходимости, — вмешался Бенколен. — Музей был не единственным местом, куда она заходила в тот день. Вы, мсье, были для нас вне всяких подозрений; кроме того, девица так и не была обнаружена. Не исключено, что она просто надумала сбежать. Большинство исчезновений, кстати, — это лишь банальное желание скрыться.
Несмотря на то что Огюстен был отчаянно испуган, он все же заставил себя спокойно взглянуть в глаза полицейскому.
— Но почему, — спросил он, — почему мсье так уверен, что, войдя в музей, девушка позже не покинула его?
— На это я смогу ответить, — сказал Шомон. — Мы были помолвлены. Сейчас я нахожусь в отпуске. Помолвка состоялась год назад. За год, что мы не виделись, моя невеста изменилась до неузнаваемости. Но эта сторона дела никого не касается. Мадемуазель Дюшен должна была вчера встретиться за чашкой чаю в «Павильоне Дофин» с мадемуазель Мартель — своей подругой — и со мной. Но она повела себя, скажем так, необычно. В четыре часа дня моя невеста звонит по телефону и, не объясняя причин, отменяет встречу. Я, в свою очередь, связался с мадемуазель Мартель, и оказалось, что она получила точно такое же известие. Я понял, что случилось нечто неординарное, и срочно направился к дому мадемуазель Дюшен. Когда я прибыл на место, она садилась в такси. Я остановил другую машину и последовал за ней.
— Неужели вы начали слежку?
Шомон стиснул зубы, на скулах у него заиграли желваки.
— Я не намерен оправдываться. У жениха есть определенные права… Меня особенно удивило, что мадемуазель Дюшен направилась именно в этот район города. Порядочной девушке неприлично появляться здесь даже в дневное время… Короче, она отпустила такси у входа в музей. Это меня весьма озадачило, потому что я не замечал в своей невесте интереса к восковым фигурам. Я не знал, как поступить: последовать за ней или остаться ждать на улице, ведь, в конце концов, у меня же есть чувство собственного достоинства.
Перед нами был человек, умевший владеть собой, человек, отлитый по той аскетической форме, которую Франция уготовила для своих солдат-джентльменов. Обращенный в нашу сторону взгляд категорически исключал возможность каких-либо комментариев сказанного.
— Я обратил внимание на объявление: музей закрывается на перерыв в пять. До закрытия оставалось всего полчаса, и стоило подождать. Когда музей закрылся, а она не появилась, я решил, что имеется второй выход. Естественно, что я был вне себя от злости: проторчать на улице столько времени без всякого результата. — Он склонился вперед, устремив на Огюстена мрачный взгляд. — Лишь после того как она не вернулась домой, я начал расследование и выяснил, что в музее нет второго выхода. Что вы на это можете сказать?
Огюстен подвинулся назад вместе со стулом.
— А вот и есть, — заявил он. — Там есть другой выход.
— Полагаю, что не для посетителей? — спросил Бенколен.
— Нет… ну конечно, не для них! Он ведет на соседнюю улицу и располагается у задней стены музея. Приходится бывать там, когда надо включать освещение. Этот выход не для публики. Но мсье утверждает…
— И дверь, конечно, всегда на замке? — прервал его не без иронии в голосе Бенколен.
Старик воскликнул, воздев руки к небу:
— Что из того? Почему вы мучаете меня? Скажите наконец! Вы намерены меня арестовать?
— Нет, — ответил Бенколен. — Прежде мы осмотрим ваш музей. Но все-таки нам хочется знать: видели вы девушку или нет?
С огромным усилием Огюстен поднялся со стула, положил свою видавшую виды, утратившую форму шляпу на стол, приблизил физиономию вплотную к лицу Бенколена и выпалил:
— Если так, то я отвечу! Да, я видел ее. В музее начали происходить странные вещи, которые я отказываюсь понимать. Временами мне начинает казаться, что я лишаюсь рассудка. — Он бессильно уронил голову на грудь.
— Присядьте, — предложил ему Бенколен, — и поделитесь тем, что вас так беспокоит.
Шомон, обойдя стол, мягко толкнул старика, чтобы тот побыстрее уселся. Некоторое время Огюстен тряс головой, барабаня кончиками пальцев по губам, и наконец произнес:
— Не знаю, способны ли вы понять меня до конца. — Голос его выдавал волнение и неуверенность, однако чувствовалось, что он лишь ждал повода откровенно высказаться и облегчить душу. — Способны ли вы прочувствовать, зачем нужны фигуры из воска, какие иллюзии они рождают? Можете ли вы понять их сущность и дух? Взгляните, их окружает атмосфера смерти. Они безмолвно и недвижно дремлют в своих каменных гротах, словно сновидения, укрытые от света дня. Звуки там кажутся отдаленным эхом, и все вокруг плавает в зеленоватом сумраке, как в подводном королевстве. Вы понимаете меня, господа? Обстановка нагнетает чувство ужаса и неуверенности. В моем музее в специальных гротах воспроизводятся живые сцены прошлого. Марат, заколотый в ванне, Людовик XVI под ножом гильотины. Белый как мел Бонапарт на смертном одре в крошечной коричневой комнате на острове Святой Елены — за окном бушует океан, в кресле тихо дремлет слуга.
Казалось, старик говорит сам с собой, однако при этом он непрерывно теребил рукав Бенколена.
— Это безмолвие, этот сонм неподвижных фигур в полумраке — вся моя вселенная. Я думаю, что мой мир — воплощение смерти. Ведь смерть означает застыть навсегда, навечно замереть в одном положении, не так ли? Эта метафора — единственная фантазия, которую я себе позволяю. Я никогда не представляю эти фигуры живыми. Много-много ночей я был рядом с ними, бродил меж них, входил в их жилье. Я вглядывался в искаженное смертельной мукой лицо Бонапарта и в своем воображении видел вспышки молний, разрывающих ночь, слышал порывы ветра и хрип умирающего.
