из заседателей. - А. А.) очень длинно и скучно рассказывал историю жены своего шурина; в-третьих, потому, что Нехлюдов был так взволнован, что не заметил упущения оговорки об отсутствии намерения лишить жизни; в-четвертых, потому, что Петр Герасимович не был в комнате, он выходил в то время, как старшина перечел вопросы и ответы, и главное, потому, что все устали и всем хотелось скорей освободиться и потому согласиться с тем решением, при котором все скорей кончается…»
Сцена суда - одна из сильнейших в романе «Воскресение». Во всей мировой литературе трудно найти подобную ей.
На страницах романа, о котором идет речь, поставлены, казалось бы, все точки над «и» в изображении «комедии суда». Но Толстой идет дальше, он представляет читателю все новые и новые сцены из судебной жизни, и это панорама убедительно свидетельствует о том, сколь блестяще справился писатель с задачей, которую он поставил перед собой в самом начале работы над «Воскресением» - «высказать всю бессмыслицу суда» (запись в дневнике Толстого от 18 июня 1890 года).
…В тот же день, когда судили Маслову, в гражданском отделении рассматривалось «выдающееся дело». Участвующий в нем знаменитый адвокат и в этот раз подтвердил, что он не зря слывет докой по части юридического крючкотворства. Всем - и судьям, и публике, да и самому истцу, а также защитнику его интересов ясно, что ответчик - старая барыня абсолютно ни в чем не виновата, но многоопытный адвокат сумел повернуть дело так, что она должна заплатить судящемуся с ней ловкому дельцу крупную сумму денег. «Это знали и судьи, а тем более истец и его адвокат, но придуманный ими ход был такой, что нельзя было не отнять имущество у старушки и не отдать его дельцу».
На другой день после вынесения приговора Масловой скамью подсудимых занимает рабочий табачной фабрики, еще почти мальчик «в сером халате и с серым бескровным лицом». Слушается дело о краже со взломом - похищении из сарая никому не нужных старых половиков стоимостью 3 рубля 67 копеек. Уже умер в тюрьме второй обвиняемый по этому «делу». Уже и собственник половиков воскликнул: «и пропади они пропадом, эти самые половики, они мне и вовсе не нужны». Но пусть будет попрана элементарная справедливость, пусть протестует здравый смысл, пусть разводят руками многие люди: раз судебная машина запущена - ее ничем не остановишь. И «дело велось точно так же, как и вчерашнее, со всем арсеналом доказательств, улик, свидетелей, присяги их, допросов, экспертов и перекрестных вопросов… товарищ прокурора так же, как и вчера, поднимая плечи, делал тонкие вопросы, долженствовавшие уловить хитрого преступника».
В романе множество других таких, юридических по своему «фактическому составу» сцен. Они различаются юридическими поводами и последствиями, в них действуют разные «процессуальные фигуры». Но суть одна и та же, независимо от того, в какие правовые формы облекается происходящее: везде крайний, нередко доведенный до прямого абсурда формализм, нелепая ритуальность, фальшь, демагогия, бездушие, равнодушие к судьбам людей, а главное - вопиющая несправедливость и полная безнравственность, беззастенчивая защита любыми средствами интересов власть имущих. В доме предварительного заключения Нехлюдов увидел целую вереницу простых людей, ни за что ни про что объявленных «по закону» преступниками. Тут и мнимый поджигатель Меньшов, обвиненный в преступлении, явно совершенном другим лицом; и сектанты, осужденные только за то, что они по-своему толковали Евангелие; и «поляки, черкесы, бунтовавшие за свою независимость», и многие-многие другие. И Нехлюдову «с необыкновенной ясностью пришла мысль о том, что всех этих людей хватали, запирали или ссылали совсем не потому, что эти люди нарушали справедливость или совершали беззаконие, а только потому, что они мешали чиновникам и богатым владеть тем богатством, которое они собирали с народа».
Наряду с яркими литературными образами, выразительными картинами из юридической жизни, выполненными художественными средствами, Толстой оставил нам много публицистических работ, в которых получила научно достоверное отражение интересующая нас тема.
И здесь мы видим чисто толстовское бесстрашие в поисках истины, поражающую воображение глубину проникновения в суть того, о чем пишет Толстой, его умение срывать всяческие маски, доходить до корня, до основы основ. И, конечно, непоколебимую верность нравственным принципам и самую страстную критику.
В статьях и других публицистических выступлениях Толстой обнажил сущность современного ему права, показал действительное предназначение и социальную «цену» различных отраслей законодательства, отдельных правовых институтов, вскрыл подлинный интерес господствующих классов, стоящий за нормами законов, которые, по утверждениям буржуазных правоведов, якобы служат общему благу.
В «Письме студенту о праве» он говорит: «Правом в действительности называется для людей, имеющих власть, разрешение, даваемое ими самим себе, заставить людей, над которыми они имеют власть, делать то, что им, властвующим, выгодно». «Уголовное право есть право одних людей ссылать, заточать, вешать, для людей же ссылаемых, заточаемых, вешаемых есть право не быть изгнанными, заключенными, повешенными до тех пор, пока это тем, кто имеет возможность это делать, не покажется нужным». «Право гражданское, - указывал Толстой, - есть право одних людей на собственность земли, на тысячи, десятки тысяч десятин и на владение орудиями труда, и право тех, у кого нет земли и нет орудий труда, продавать свои труды и свои жизни, умирая от нужды и голода, тем, которые владеют землей и капиталами».
Право государственное, по мнению Толстого, есть право власть имущих отбирать у эксплуатируемых «произведения их труда и посылать их на убийства, называемые войнами», а для простых людей оно представляет собой лишь «право пользоваться теми произведениями труда, которые еще не отобраны от них, и не идти на войны до тех пор, пока их не посылают». «Юридические» страницы в творческом наследии Толстого не только имеют огромную художественную и познавательную ценность. Они также представляют значительный интерес в плане анализа его творческого метода, во многом поучительного. Толстой ни о чем не судил понаслышке или на основе каких-то поверхностных впечатлений. В том, как тщательно изучал он факты, реальные события, людей, о которых он писал, как неукоснительно следовал во всем, даже в мельчайших деталях, правде жизни, многое напоминает не то научный поиск, не то судебное исследование, а скорее и то, и другое, вместе взятое.
Конечно, немало для художественных и публицистических обобщений в интересующей нас области давал собственный жизненный опыт писателя, прежде всего в той мере, в которой он так или иначе был связан с юриспруденцией. Помимо упоминавшегося выступления Толстого в уголовном деле в качестве защитника следует, в частности, отметить, что писатель принимал непосредственное участие в работе суда как присяжный заседатель.
Значительной вехой в его жизни стало мировое посредничество. Это была, по существу, судебная работа, которой Толстой
