этого смертоносного полуострова за одну яростную неделю. Пазел посмотрел на них, победителей, убийц чародея. Трудно было бы представить себе более помятую и избитую компанию. Рассеченные губы, налитые кровью глаза. Свирепые ухмылки, граничащие с безумными. Большинство из них потеряли свое оружие; некоторые потеряли обувь. И все же победа была реальной; великий враг лежал мертвым. И учитывая то, чего отняла у них битва, было удивительно, что безумие лишь мелькало в их улыбках.
Огромный камень, брошенным Арунисом, почти раздавил Герцила Станапета. Однако воин был уже на ногах: он склонился над кучкой трута, вертя в руках палку, пытаясь разжечь огонь. Сестра Пазела Неда помогала, соскребая кору и сучья своими окровавленными руками. Рядом с ними двое темнокожих и сереброглазых длому заканчивали свою песню.
Час прошел и день исчез.
Вид наш недостойный,
Чувствуй снова свет Небес,
Повторяй спокойней:
Радости забытые мы еще храним,
Пусть источник юности тухнет каждый миг,
Но Вверху горят они пламенем чудным.
Песня наша древняя, сохрани их лик.
— Действительно, хорошо спето, — сказал Рамачни. — И подходящие слова для дня исцеления.
— Неужели сегодня такой день? — спросил Болуту.
— Это больше, чем я могу обещать, — сказал Рамачни, — но не больше, чем я надеюсь.
Рамачни был норкой. Стройной угольно-черной норкой, с очень белыми клыками и глазами, которые, казалось, увеличивались, когда смотрели на тебя. Как и у всех них, у него были свежие раны. Красный рубец пересекал его грудь, как пояс, там, где был опален мех.
Это было заимствованное тело: Рамачни на самом деле был великим магом из совершенно другого мира, название которого он отказывался говорить. Арунис был его смертельным врагом, и все же именно Арунис неуклюже открыл дверь между мирами, которая позволила Рамачни вернуться всего несколько часов назад, в момент их величайшей нужды. Во время боя он принял облик медведя и отвечал на каждое заклинание Аруниса своим. Но сила Аруниса, хотя и грубая, была безгранична, поскольку у него был Нилстоун. В конце у Рамачни остались силы только для магического щита, который прикрывал их от атак противника, и этот щит едва не сломался. Что осталось от его силы? Он сказал им, что вернется более могущественным, чем когда-либо прежде, и, очевидно, так оно и было. Но он пришел не для того, чтобы сражаться с Нилстоуном. Неужели эта битва истощила его, как схватка на палубе «Чатранда»? Придется ли ему их покинуть, снова?
— Готово, — сказал Герцил, когда над травой поднялась струйка дыма.
— Что хорошего в костре, — сказала Лунджа, солдат-длому, ее лицо все еще было обращено к солнцу, — если у нас нет чего-нибудь, что можно приготовить на нем?
— Даже не упоминай о еде, — сказал Нипс. — Я так проголодался, что мне начинают нравиться эти грибы.
— Мы не должны есть ничего из того, что выращено в этом лесу, — сказал другой длому, мистер Болуту, — Но мне нужно пламя, Лунджа, чтобы простерилизовать наши ножи. — Он многозначительно посмотрел на ногу Пазела. Болуту был ветеринаром — единственным врачом, который у них был.
— Мы что-нибудь приготовим, — сказал Герцил. — Кайер Виспек об этом позаботится.
Воин-жрец улыбнулся. Неда, тоже сфванцкор и его ученица, сделала то же самое.
— Мы едим гусь, — сказала она.
— Ну вот, опять, — сказал старый морпех-турах. Он нахмурился на Неду, его широкий рот был возмущен. — Ты думаешь, что говоришь на арквали? «Мы едим». Как, по-твоему, мы должны тебя понимать?
— Хватит, капрал Мандрик, — сказал Болуту. Но турах не обратил на это никакого внимания.
— Послушай, девочка: мы поедим, когда-нибудь. Мы уже давно ели. Мы бы поели, если бы у нас был хоть треклятый кусочек. Что из этого ты имеешь в виду? На цивилизованном языке ты должна говорить точно.
— Да, — сказала Неда, — мы едим гусь.
Она указала на реку. На дальнем берегу восемь или десять пухлых серых птиц дрейфовали на мелководье. Глаза Кайера Виспека сузились, изучая их. Неда взглянула на Пазела. Переключившись на мзитрини, она сказала:
— Кайер Виспек может ударить камнем по чему угодно. Я видел, как он убивал птиц на лету.
Пазел ответил, на том же языке:
— Ты видела, как он чуть не убил камнем меня, помнишь?
Она посмотрела на него так, как могла смотреть только сестра.
— Нет, — сказала она, — я совсем забыла об этом.
Неда говорила с горьким сарказмом. Много лет назад их мать изменила их обоих с помощью великого, хотя и испорченного, заклинания: единственного, которое она когда-либо применяла, насколько знал Пазел. Заклинание чуть не убило их и вызвало побочные эффекты, которые сохранялись по сей день. Но оно также сделало Пазела знатоком языков и наделило Неду памятью, которая, казалось, не имела границ.
Пазел сомневался, что Неда могла управлять своим Даром лучше, чем он своим. Но он был уверен, что она помнит ту ночь, когда они, наконец, воссоединились, и насилие, разразившееся несколько минут спустя.
— Ты ожидал, что мой мастер тебя убьет? — внезапно спросила она.
— Не знаю, — сказал Пазел. — Да, я полагаю.
— Потому что мы монстры?
— О, Неда...
— Бессердечные существа с их варварским языком, варварскими обычаями. Твои друзья-арквали рассказали тебе об этом всем.
— Следующим ты назовешь арквали меня, — сказал Пазел.
К его удивлению, Неда не попалась на удочку. Она украдкой посмотрела на Ташу, как будто стыдясь самой себя.
— Я и так сказала слишком много, — возразила она. — Мы, из Старой Веры, не говорим против тех, кто лучше нас, и сегодня утром я поклялась в родстве с ней.
— Это же не делает Ташу лучше тебя, так?
Его вопрос только усугубил ситуацию. Неда покраснела.
— Я не смогла бы нанести такой удар, — сказала она.
Гнев Пазела испарился; он поймал себя на том, что жалеет, что не может взять ее за руку. Они покинули дом всего шесть лет назад, но временами Пазелу казалось, что шестьдесят. Неда отправилась в империю Мзитрин и стала воином-жрецом: она больше не была Недой Паткендл; ее звали Неда Играэл, Неда Феникс-Пламя. Но Пазел был захвачен людьми Арквала, другой великой империи Севера, и врагом Мзитрина. Именно Арквал вторгся в их родную страну, разрушив то, что осталось от их семьи. Именно Арквал сделал его смолбоем, низшим видом корабельной
