— в подтверждении наличия этих причин как общих человеческих склонностей в разных сферах жизни. Такая программа исследований оказалась очень успешной. Но сам ее успех в выявлении таких скрытых процессов, а в особенности их проявлений в очень кратковременных или очень специфичных поведенческих эпизодах, вызвал некоторое пренебрежение и недооценку других аспектов личности, исказив общую концепцию поведения. При анализе причин поведения не применялось ни одной теории действия.
До сих пор нет ни одной приемлемой теории действия, прежде всего — симптоматического или бессознательно мотивированного действия. Конечно, психоанализу присуща далеко не простая теория поведения, обусловленного влечениями (driven-activated behavior); уже после Фрейда были разработаны концепции регуляции и адаптации («приручения») влечений[7]. Но этих концепций оказалось недостаточно для объяснения проблемы волевого действия, пока не определили, что представляет собой побуждающий импульс — влечение или потребность, «прирученная» или нет, в особенности бессознательное влечение или бессознательная потребность[8]. По существу, эти концепции мало повлияли на динамическое представление о сущности симптоматического действия.
Не приходится сомневаться, что психологию действия, то есть психологию волевого поведения, настойчиво стремились исследовать в контексте ряда философских и логических проблем. Прежде всего речь идет о виталистистической концепции воли, трансцендентной психологической причине, объяснению и предсказуемости, а также о старой философской проблеме противопоставления свободной воли детерминизму — то есть проблеме согласования волевого ощущения с предположением о закономерной, понятной и предсказуемой вселенной. Психологи, включая Фрейда, предполагали, что феномены субъективного ощущения в конечном счете следует объяснять несубъективными (или, по крайней мере не только субъективными) процессами. А потому было принято считать, что это предположение, в свою очередь, требует, чтобы субъективное ощущение волевого акта объяснялось только субъективным воздействием какого-то несубъективного побуждения, например влечения. Тогда остается выбор: либо принять это объяснение, либо встать на позицию витализма и принять его идею — концепцию свободной воли. Но данное предположение, как и противопоставление детерминизма свободной воле, сталкивает нас с ложными альтернативами. Оно отождествляет требования, предъявляемые к научному объяснению, с требованиями к тому, что, по существу, можно назвать только специфической формой научного объяснения. Это такое научное объяснение, которое фактически не может объяснить субъективное ощущение волевого акта или свободного выбора, ибо не признает реальных внутренних волевых процессов, которые лежат в их основе[9].
По-моему, динамическое осознание поведения или осознание поведения, вызываемое побуждением, нельзя считать волевым ощущением или заключающим в себе волевое действие, главным образом, потому, что оно недооценивает мотивационное значение человеческого воображения. Такое понимание признает только инструментальную функцию предвидения и воображения, их функцию в поиске источника удовлетворения первичной потребности или побуждения, тогда как фактически воображение или предвидение определяют конечную форму и даже наличие воздействующего импульса. К такому же выводу пришли психологи-психоаналитики, предложившие заменить понятие желания понятием влечения[10]. Желание — это мотивация, которая может включать в себя предвидение действия и которая формируется из воображаемого воздействия человека на внешний мир. Но, наверное, следует пойти дальше простой замены одного понятия другим. Если мотивация человека включает в себя предвидение действия и представление о нем, то ее вид будет зависеть от природы его когнитивного отношения к миру, а это значит, что следует говорить о разных формах мотивации. Например, нельзя всерьез говорить о желании есть голодного новорожденного ребенка. Более того, недостаточно объяснять ощущение волевого акта только наличием желания. (В особенности понятие бессознательного желания так и не дает никакого решения проблемы симптоматического поведения, пока отношение такого желания к сознательному намерению остается неоднозначным.) Поэтому нам требуется более полная и подробная картина процесса воображения такого действия, то есть картина, в которой эти процессы послужили бы контекстом для ощущения желания, потребности и, может быть, даже влечения. Короче говоря, это должно быть представление не только о природе мотиваций, а прежде всего о процессах, которые содержатся в человеческом действии[11].
Такие понятия, как «воля» и «волевой акт», имеют неоднозначный смысл; пока лучше просто говорить о самоуправлении человека своим поведением. Нет никаких причин считать такое самоуправление внутренне противоречивым или философски неубедительным. Мы признаем существование разных форм саморегуляции — не только в живых организмах и биологических системах, но и в некоторых сложных механизмах, организациях и даже в политических партиях. Например, функции организма или жизнедеятельность организма в целом регулируются процессами, протекающими у него внутри. Эти процессы обладают определенной степенью автономии, независимостью от внешних условий и окружающей среды, формируя у организма определенный уровень адаптивности. При этом мы рассматриваем эту самоорганизацию, не опираясь на витализм, не используя ни одной категории, относящейся к свободной воле, и не делая никаких исключений в действии законов природы или в отношении предопределенности[12]. Чем более организм автономен и независим от того, что в данный момент его окружает, и чем больше диапазон и уровень его адаптивности, тем, наверное, сложнее предсказать его поведение.
Вероятно, следует отличать саморегуляцию от ее особой и развитой формы, которую можно было бы назвать «самоуправлением», хотя вряд ли это отличие может быть слишком явным. Например, инстинктивное поведение животных обусловливает некоторую форму саморегуляции и некоторый уровень автономии. Животное, которое испытывает жажду, ищет воду и на нее реагирует; дефицит или дисбаланс воды в организме, обращенном к окружающей среде, устраняется в результате сложного процесса активного поиска животным воды вследствие этого дисбаланса или доступности объекта, удовлетворяющего потребность. Но ограничения такой автономии и ограниченный смысл, в котором такое поведение можно назвать самоуправляемым (если можно назвать вообще), становятся очевидными по сравнению с возможностью человека предвидеть и планировать поддержание своей жизни и удовлетворение своих потребностей. Инстинктивное самосохранение животного определяется внутренними биологическими процессами. При этом нельзя с уверенностью сказать, что животное управляет этим процессом; напротив, можно сказать обратное, как и о животном, которое испытывает жажду.
Инстинктивное поведение грудных младенцев в какой-то степени можно сравнить с поведением животного. Элементарные потребности или ощущение дискомфорта вызывают определенные виды действий: плач, поиск материнской груди, сосательные движения, которые служат сигналом окружению, что младенцу требуется внимание и забота. Нет никаких сомнений, что в таком поведении младенца, как и вообще в природе, есть элементы, которые могут показаться намеренными или целенаправленными, но по существу являются только рефлекторными или инстинктивными реакциями на определенные ощущения.
Но в процессе развития ребенка диапазон и разнообразие паттернов поведения стремительно возрастает, и достигается новый уровень автономии. Развивается самоосознание и осознание (способность к воображению) возможностей воздействия на внешний мир, имеющие громадные последствия в отношении ребенка к внешнему миру. Это отношение быстро становится все более и более активным. Поведение, которое раньше было только реактивным, сменяется намеренными действиями.
