Корзун в трубке слышал.
Валя огляделся и вытаращил глаза. Николаем Александровичем звали Важника, но его здесь не было. Тоня явно обращалась к нему, Вале.
— Николай Александрович, снабженцы опять завезли щелок с низким удельным весом. Я вот с Корзуном советуюсь: что делать?
Валя сообразил, что происходит, напыжился, как будто он Важник, но сказал свое:
— Что делать? Селитру пробовать.
Тоня показала ему кукиш и крикнула Корзуну:
— Так что ж нам делать? Не останавливать же цех!..
Корзун засопел и разразился беспомощной руганью, поминая снабженцев.
— Перед фактом, Брагина, ставишь, да? Какой удельный вес щелока?
Тоня зажмурилась от удовольствия: другой разговор.
— Один и две десятых.
— Ну, это еще терпимо…
— Николай Александрович, — сообщила она радостно Тесову. — Корзун говорит, терпимо.
Еще бы! Как будто у него могло хватить духу при Важнике потребовать, чтобы остановили цех. А теперь, раз он сам разрешил нарушение, пусть и распоряжение пишет сам на себя. За низкое качество. Свои сорок рублей Тоня отстояла. Да и не только деньги. Она знает: в цехе всегда в любой мелочи надо быть победителем. Только тогда легко.
— Так как жизнь, Антонина? — Корзун, спасая свое достоинство, пытался перевести разговор на приятельский тон.
— Отлично.
— Степану привет. Видел его вчера в булочной. Эксплуатируешь мужа.
— Вас поэксплуатируешь…
Она повесила трубку.
— Тесов, отчего Корзун твою селитру мне не предложил?
— А шут его знает.
— А ты поинтересуйся. Тут что-то не так.
Валя принял это к сведению и сказал:
— Ну, Антонина, умеешь ты отбрехаться.
Хороша была бы она, если б не умела.
Отбрехаться — цеховое выражение. Это уже инстинкт — отбрехаться, права ты или виновата. Корзуну вот при неудачах нравится считать себя жертвой несправедливости. Ему хорошо. Но Тоня должна работать на плохом щелоке, у нее нет людей, двадцать седьмая лента из-за механика до сих пор стоит — и все зто не оправдания, за количество и качество стержней отвечает она. И за работу на плохом щелоке тоже. А грехи всегда есть, если про иные из них Корзун разнюхает, никак не выкрутишься. Главное — не трусить. Когда ты все время помнишь о своих грехах, обязательно на чем-нибудь попадешься.
Изолятор брака — открытая площадка между двумя воротами в обрубке — еле освещается запыленными лампами. Сюда краном свозят бракованные отливки. По серым чугунным этим холмам черными четырехногими жуками ползают в тумане контролеры и технологи. Изъясняются жестами. Трещат пневмозубила, визжат наждаки, и голосов не слышно. Недалеко стоит дробеметная камера, и стальные дробинки, минуя заградительные щиты, иногда долетают сюда. Они уже на излете, но бьют больно, и Тоня, ползая среди отливок, прикрывала глаза ладонью. Бывает спорный брак, по виду не отличишь: то ли брак плавки, то ли ее, Тонин. Опять нужно отбрехаться, и тут помогает репутация: Брагина всегда побеждает, с ней лучше не связываться, она «глоткой возьмет», она всегда права.
Лишь перед самым обедом Тоня заглянула в лабораторию, а там новый сюрприз — сухая прочность смеси девятнадцать килограммов вместо четырнадцати положенных. Федотова накрутила. Ну, Федотова…
— Корзун не заходил? — спросила Тоня лаборантку.
— Не видела.
— А Тесов?
— Бегал тут…
Тоня — к Федотовой. Катятся на оси по кругу тяжелые колеса в трехметровой чаше бегунов, разминают желтую смесь. Федотова притащила ведро щелока и привалилась спиной к заросшей загустевшим щелоком стенке. Отдыхает.
— Перекручиваешь, — сказала Тоня. — Девятнадцать килограмм дала на блок.
Федотова встрепенулась, перегнулась через стенку чаши, из-под бегущего катка выхватила жменю земли и стала разминать ее между пальцами. Глаза ее испуганно заморгали.
— Як же это я…
Заревела сирена, и сразу остановился конвейер, перестали стучать машины. В тишине стали слышны голоса людей в цехе. По проходу шли на обед стерженщицы.
— Пойдем обедать, — сказала Тоня.
— А, не хочется, — сказала Федотова, а сама пошла за Тоней. Даже в этом она не умеет отказывать. Все же она очень устала и нерешительно остановилась у конторки: — Посижу трохи…
— Я тебе из буфета что-нибудь принесу. Вот что, ночью отдыхай, а завтра выходи в первую смену до конца недели.
Ну вот. Теперь нужно кого-то посылать в ночь вместо Федотовой. И некого. Хоть бы Гринчук завтра пришла.
— Что с Гринчук, не знаешь? — спросила она.
— Мабыть, осложнение?
— Какое осложнение?
— Ну в голову.
Осенью Федотова три недели пролежала с воспалением легких, с тех пор она неравнодушна к медицинским терминам. Но у Гринчук не «осложнение». В прошлый четверг она появилась в марлевой повязке — от правого уха через всю голову поверх черных, с проседью гладких волос. Гринчук прятала повязку под платком, но кто-то увидел. Опять она, оказывается, поссорилась с мужем и он нахлобучил ей на голову кастрюлю с горячей картошкой.
— …Врачи ее напугали, — рассказывала ей одной известные подробности Федотова, — говорят, след останется. Знаешь Галину… Она сгоряча — в милицию. Протокол составили, на два дня мужика забрали. Уж и просила она за него, да поздно хватилась… Нешта там разбираются?
Федотовой приятно пожалеть Гринчук. Она любит жалеть. Уж, кажется, столько натерпелась от вздорной своей Галины, а вот поди ж ты. Впрочем, как же иначе? Галина — деспот, а деспота лучше любить. Тогда как будто и нет деспотии.
Очередь в столовой вытянулась человек на пятьдесят, но туннельщицы стояли близко от раздачи. Тоня попросила, чтоб взяли ей обед, а сама пошла в буфет за молоком и сметаной для Федотовой. Она задержалась там, и за это время гороховый суп в тарелке подернулся твердеющей по краям зелено-желтой неаппетитной пленкой. Тоня торопливо съела суп, потом посмотрела на клейкий серо-коричневый бифштекс с холодными макаронами и, вздохнув, решила не есть. Лучше бы она взяла сметану с булочкой.
— Вот ты где, Антонина. Почему вчера на цехкоме не была?
Придвинув стул, сел сбоку предцехкома Андрюшин. Андрюшин, должно быть, еще с детских лет смирился, что фамилию его превратили в имя, и не замечал этого. Вечно он выбирает для своих дел неподходящее время, можно подумать — самый занятой человек.
— Забыла, Андрюша. Что-нибудь срочное?
— Жилье распределяли с Важником.
— Как распределяли? Корзун первый на очереди.
— Корзун отказался.
— Ну?! Почему?
— Откуда я знаю? Дали Сущевичу.
Ясно. Сущевич — опытный механик, его стальцех от них сманивает. Важник старается его удержать. А Корзуном он не дорожит. Бедняга Корзун, столько лет ждал квартиру… Мог же не отказываться, все права были у него. Струсил.
— Это точно?
— При Корзуне решали. Владимир Михалыч!
Корзун стоял в очереди, показал жестом: получу обед и подойду.
Андрюша очистил место на столе, разложил бумаги.
— Подпиши протокол. Ты же у нас жилбытсектор.
Тоня
