class="p1">— Да ну тебя! — кипятился Валька. — Ну, кто видел? Никто? Неужели не заметили? Тоже мне пограничники! Клянусь, это е г о чемодан!
Через минуту Димка уже рядом с нами. Он тяжело дышит, усердно трет платком свою потную лысину, а мы молчим, и сло́ва из нас не вытянешь.
— Дима, неужели?.. — произносит наконец Стас.
— Странный вопрос! Куда же я теперь без вас?..
А берег между тем отодвигается и блекнет, будто заплывает чем-то голубым, и дома уже не белые, а синие и даже какие-то фиолетовые. Только телевышка все время в фокусе и далеко высвечивает красным. Бухта изгибается, мы минуем Русский остров и Босфором Восточным выходим в залив Петра Великого. Издали огоньком маяка машет нам вслед Эгершельд. Вскоре ночь глушит и этот последний привет Большой земли. Впереди — трое суток пути по океану и незнакомая, загадочная земля бородатых айнов.
ТРИНАДЦАТЬ
Тринадцать — число все же несчастливое. Готов это утверждать категорически, потому что рейс наш начался именно тринадцатого, и именно в понедельник.
Говорят, моряки — народ суеверный. Не берусь утверждать, но еще во Владивостоке, во время погрузки, мимоходом пришлось услышать, как один матрос сказал другому: «Тринадцатое! — пути не будет…» Что бы там ни было, но он оказался прав.
По дороге на Сахалин мы должны были зайти в Находку и взять там какой-то груз. С вечера немного покачивало. Дул юго-восточный ветер. Мы сходили в ресторан, поужинали. Матросов (жмот) заказал нам самый дешевый ужин — салат из морской капусты, мясо мидии и минеральную воду — и заставил нас краснеть перед метром, но еще больше перед Верочкой, молоденькой официанткой, которая нас обслуживала. Потом Валька побренчал на гитаре, а Димка, обследовав пароход, принес новость: с завтрашнего вечера в кают-компании — танцы. И мы расползлись по нарам. Из своего небольшого морского опыта мы уже твердо успели уяснить, что качку лучше всего переносить в положении горизонтальном.
Где-то среди ночи я неожиданно был выброшен из своего ложа сильным и хлестким ударом. Тут же мне на голову с верхних нар свалился Матросов. Стас, как позже выяснилось, таранил лбом переборку, а Димка и Витенька Тарантович ничего не слышали. Тем не менее уже в следующее мгновение все мы были на ногах. В наступившей тишине нам явственно слышалось журчание воды через пробоину. В иллюминаторе было мутно. Мы с тревогой, переглянулись: не тонем ли? Наконец зарычало переговорное устройство, и чей-то голос лениво пробасил: «Товарищи, спокойно! Наш пароход прибыл в порт-пункт Находку. Высадки на берег не будет».
— Довольно мрачный юмор, — заметил Димка.
Спать больше не хотелось. Я накинул на плечи шинель и поднялся на палубу. Порт, подернутый плотной дымкой тумана, угадывался лишь расплывчатой россыпью огней. Было свежо. Ветер переменился и дул порывами. Внизу у причала кто-то невидимый бегал, суетился, перебранивался с матросами нашего парохода, потом тонко просипел маневровый на подъездных путях, запыхтели паровые лебедки. Лишь когда совсем рассвело и восходящее солнце рассеяло ночной туман, мы увидели развороченный пирс и сдвинутые в сторону подъездные пути — результат нашей ночной швартовки.
Акты, дебаты, погрузка — мы выбились из расписания ровно на сутки. К исходу лишь второго дня показался Сахалин.
Матросов страшно экономил. Он кормил нас один раз в сутки, в обед, и то очень скудно. Правда, Димка приправлял это известной долей юмора, но Верочка все равно смотрела на нас печально. Она все понимала, и ей было жалко нас. Она даже готова была кормить нас бесплатно, но Матросов с аккуратностью ростовщика отсчитывал ей положенное. И Верочка краснела при этом: так ей было жалко нас и стыдно за себя. По-моему, Верочка вообще всех жалела — такое у нее было выражение лица.
Обычно после обеда мы задерживались за столом, чтобы поболтать с Верочкой, пригласить ее на танцы, и тогда из глубин ресторана выплывала лоснящаяся физиономия метра и он начинал нас по-дружески увещевать:
— Фатит, фатит, товарищи офицеры, совсем девку в краску вогнали, теперь ей не работать, а только посуду бить. Вот на танцах — там и разговор другой…
— Резонно, папаша, резонно. — Мы вставали и уходили.
Только на танцах Верочки почему-то никогда не было.
Мы швартуемся в сахалинском порту Корсаков и, пока идет разгрузка, высаживаем на берег десант. Наш казначей выгребает последние гроши, и мы решаемся на крайнюю меру: оставшиеся двое суток прожить на черном хлебе, кабачковой икре и на кипятке с сахаром. Валька и Стас, наши интенданты, отправляются в город. Все это, конечно, с шутками-прибаутками, под раскатистый Димкин смех и его очередной SOS: «Шестеро нерасчетливых людей с лайнера «Балхаш» терпят бедствие тчк спасите наши желудки от происков товарища Матросова тчк».
Завтра у Вальки Альзобы день рождения. Что уж некстати так некстати. Я говорю об этом Матросову.
— Подумаем, — обещает Володька и озабоченно морщит лоб.
Утром следующего дня мы видим его с каким-то бородатым дядей, по виду охотником или лесничим. Они стоят на верхней палубе и о чем-то бойко толкуют. «Рыбак рыбака видит издалека», — думаем мы и идем на корму поглазеть на резвящихся дельфинов.
Вечером, когда мы готовимся чем-нибудь заслонить от себя время ужина, вваливается возбужденный Матросов и неожиданно приглашает нас в ресторан.
Стол уже накрыт. Шикарный стол. Не стол, а целая уйма денег, наш недельный запас питания. Глазки у Верочки смеются, и вся она такая праздничная, но ей по-прежнему нас жалко. Да, Верочка тут ни при чем. «Матросов что-то отмочил, как пить дать», — думаю я. Мы садимся за стол, и Матросов выслушивает от каждого из нас пять одинаковых вопросов: «Откуда деньги?», на что отвечает, загадочно, улыбаясь: «Уметь надо…»
Мы больше не мучаем Матросова расспросами, но чувствуем себя не в своей тарелке. И только потом, когда мы воздаем должное Валькиным родителям, Матросову — за находчивость, Верочке — за душевную улыбку и сострадание к нам, все постепенно становится на свои привычные места. Валька порывается петь, Дима травит какую-то очередную свою быль-небылицу, а Матросов говорит вполголоса Верочке:
— Верочка, а Верочка, высаживайся с нами на Курилах, а? Не пожалеешь, честное слово, не пожалеешь…
— Такое скажете… — отвечает Верочка, и видно, что ей жалко Матросова. — Такое скажете, не подумавши…
И только вскользь замечаю я, как неусыпный глаз метра держит под контролем наш стол и нашу официантку. Несколько раз я порываюсь встать и подойти к этому скользкому человеку, так неспроста наблюдающему за нами, и кажется мне, что тогда Верочкиным путам и этому унизительному надзору придет конец и она даже сможет высадиться с нами на Курилах, но всякий раз, когда я порываюсь
