уводил их от неё. А Маша охоту не бросила. Помогала мужу морочить лесорубов, отваживала от заповедных мест. Это помогло ненадолго: олени ушли, уток повывели, а последнего медведя застрелили. Рядом с одними рельсами положили другие, червей-поездов стало больше. Вырубки подходили всё ближе к холму.
Как-то зимой Маша проснулась от того, что ствол любимого дуба трясся. Лесорубы добрались до холма. Жадное железо впивалось в ствол. С каждым ударом топора силы утекали.
Она бросилась трясти мужа, но тот спал непробудным сном. В последнюю минуту Лешачиха выпрыгнула из дерева. Ей оставалось только смотреть, как со скрипом повалился могучий исполин, заперев в себе лешего. Она осталась одна.
Дуб оттащили на лесопилку и разделали на доски, которыми потом обшили стены в новенькой гостиницы в центре города. Лешачиха ходила туда несколько раз. Плакала и звала, но никто не отвечал.
Тоска и горе поселились в её душе. Она ушла в самую глухую чащу, забилась под корягу и заснула чёрным сном, заполненным слезами и ускользающим светом. Лес приходил в запустение. Прежние грибные поляны запаршивели, ручьи стали болотами, буреломы перегородили тропы.
Когда спать стало невмоготу, а слёзы сменились пустотой, она вышла наружу. Среди десятка деревьев тянулись твёрдые дорожки и стояли скамейки, а снаружи… Куда ни кинь глаз, тянулись каменные коробки. В каждой коробке в тесной клетушке теснились люди. Они пировали на костях леса, кичились собой, кутаясь в шкуры бывших подопечных Лешачихи.
Маша бессмысленно шаталась по тёмным улицам, не понимая, почему всё ещё жива. Тонкая струйка еле уловимого, смутно знакомого запаха привела её к дому. Долго не могла она вспомнить, что это, пока со стены на втором этаже на неё не глянул знакомый изумрудный глаз.
– С тех пор она здесь, – вздохнул мой собеседник. – Заперлась здесь со мной. Бродит по комнатам, медленно сходит с ума. Иногда выходит на улицу, а когда возвращается, от неё пахнет кровью. Иногда играет с такими, как ты. Кажется, она уже не помнит, кто она. Это моя вина, я слишком хотел жить, цеплялся за то проклятое дерево… И вот…
Я слушал молча, перед глазами плавали пятна. Он этого не замечал.
– Помоги мне исправить содеянное. Хочешь вернуться на тропу? Зажги фонари.
Старый леший стоял неподвижно. Если бы не глаза, его можно было бы принять за высохший дуб.
Я протянул ладони, кора на его груди расступилась. Зачерпнул столетней любви и тяжёлой ненависти. Вынул и выплеснул. Пальцы немного покраснели, как от лёгкого ожога.
Там, в глубине что-то шевелилось, билось как пойманная птица.
Я зачерпнул второй раз. Сожаление. Тускло блестящее как ртуть, тяжёлое и ядовитое. Руки горели, но я не смотрел на них. Просто выплеснул.
Руки онемели по локоть, но это уже не имело значения. Я представил как тянусь всеми силами, всей душой туда, где билось яркое пламя.
В лицо мне дохнуло жаром и светом. Великая сила пульсировала в моих ладонях. Сила горечи и любви, её бы хватило отомстить людям и стать хозяином нового леса. Возродить прежнюю красоту. Жестоко отомстить предавшей меня. Надо было только оставить искру себе.
Я разжал ладони. Пусть летит.
За моей спиной полыхал дом. Пламя гудело, трещали обваливающиеся балки. Не думал, что он займётся так быстро и так сразу.
Где-то выли сирены.
Наверное, пожарные.
Руки лежали на коленях как чужие. Словно на бёдра положили две каменные дубинки. Я сидел и думал, что хочу разжать пальцы. Наконец, у меня это получилось, из правой ладони выпал жёлудь. Я наклонился и подобрал его.
Иногда самое главное – отпустить прошлое, чтобы начался новый круг.
Неподалёку от моей дачи есть большой холм. Весной я поднимусь на него и закопаю жёлудь там.
В оформлении обложки использована фотография с https://pixabay.com/ по лицензии CC0.
