Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
Позднее, когда я влюбился в тебя и влюбленность повлияла на мою память, я мысленно видел тебя, произносящего, эти слова, как этакого Джеймса Дина.[2] Мне казалось, я помню, что ты сидел на скамейке, вполне спокойно, опершись локтями о шведскую стенку за спиной, и улыбался, а смотрел прямо на директора, уверенным и спокойным взглядом. Конечно, сейчас эта картина поблекла. Одно я помню точно: ты был в белой футболке и сказал именно эти слова.
Поначалу я решил, что ты в некотором смысле выдал меня, и ужасно на тебя злился, но чем дальше отступало случившееся, тем большую благодарность я испытывал и уже вскоре ощущал едва ли не растроганность, ведь своим поступком ты встал на мою защиту. Я восхищался твоим мужеством и чувством справедливости и еще до того, как мы подружились и начали регулярно встречаться, старался будто бы случайно появляться в тех местах, где, как я знал, находился ты. Услышав, что ты будешь на какой-нибудь вечеринке, я делал все возможное, чтобы тоже туда попасть; услышав, что ты идешь в кино, я бросал все и тоже двигал в кино, а когда я шел в школу или в центр, путь мой всегда вел мимо дома, где ты жил вместе с Арвидом и Берит, — вдруг встречу тебя или хоть увижу. То, что я тратил на дорогу больше времени, значения не имело.
Однако вместе с тем я пытался сохранять достоинство. Держался на расстоянии, никогда не навязывался, с улыбкой коротко здоровался, если мы сталкивались, но никогда не смел завести разговор, а учитывая, что по натуре ты довольно суров, молчалив и редко говоришь больше необходимого, я толком не понимаю, как мы вообще разговорились друг с другом. Хотя наверняка все-таки разговорились, потому что еще до конца года стали не разлей вода.
Интернета у меня в летнем домике, ясное дело, нет, поэтому, когда я решил послать твоему психологу мейл и узнать, как надо действовать, чтобы помочь тебе, пришлось идти к соседу. Он впустил меня, разрешил воспользоваться компьютером, правда, был недоволен, неприветлив и явно мечтал поскорее меня выпроводить, так что, к сожалению, у меня не было времени задать все необходимые вопросы. Но насколько я понял из единственного мейла, который успел прислать твой психолог, ты лежишь в изоляторе, и потому навестить тебя нельзя, хотя именно этого мне хочется больше всего. Контакты разрешены только по переписке. И когда пишу это письмо, я, стало быть, должен не только попытаться разбудить твою память. Если никому из тех, кто пишет письма, не удастся оживить твои воспоминания, важно, чтобы ты как можно больше узнал о том, каким был когда-то, какой жизнью жил, с кем общался, с кем состоял в родстве, откуда родом и т. д., вот почему твой психолог предложил мне написать буквально всё, что я о тебе знаю, а не только о том, что мы пережили вместе. И прежде чем продолжу рассказ о нас обоих, я попробую записать то немногое, что помню о твоем происхождении и о жизни, какую ты вел до нашего знакомства.
В коридоре у вас висел аэрофотоснимок — белый деревянный дом среди прибрежных скал на Оттерёе.
Перед тем как Берит вышла за Арвида и вы переехали к нему в Намсус, ты жил в этом доме вместе с ней и ее отцом, а твоим дедом, Эриком, который знаком мне лишь по старой черно-белой фотографии, где он изображен молодым — дорожный рабочий, здоровяк с взъерошенными волосами, широкой сутулой спиной и густыми черными усами, которые этакими хвостиками торчали по обе стороны лица.
Берит вела дедово хозяйство с тех самых пор, как умерла твоя бабушка, где-то в начале шестидесятых. В семнадцать-восемнадцать лет перебралась в Намсус, сняла комнатушку и начала учиться ухаживать за больными, одновременно с моей мамой, но года не прошло, как она забеременела тобой, вот и пришлось ей бросить учебу и вернуться на Оттерёй. Кто твой отец, так и осталось неизвестным, Берит почему-то отказывалась назвать его имя, скрывала его всю жизнь, в том числе и от тебя.
Рассказывая про тогдашнюю Берит, моя мать обычно описывала ее как худенькую и бледную молодую женщину с рыжими волосами, веснушками и вздернутым носиком. По словам мамы, выглядела Берит застенчивой и беспомощной, но на самом деле, к огромному мамину удивлению, характер у нее оказался совершенно другой. Подобно многим, кому в детстве и юности приходилось туго, она поневоле закалилась и, судя по рассказам моей матери, ни боязливостью, ни стеснительностью отнюдь не отличалась, не в пример большинству сельских жителей, приезжавших учиться в город. За словом в карман не лезла и говорила прямо-таки взахлеб, без стеснения выкладывала, что думает, любому собеседнику, кто бы он ни был, а если с ней обходились несправедливо, могла стать беспощадно дерзкой и в стремлении уязвить или унизить обидчика не останавливалась ни перед чем. Физические недостатки, речевые изъяны, неблаговидное прошлое — она высмеивала всё, да так метко и изощренно, что слушатели хочешь не хочешь смеялись. А если жертва платила тою же монетой и, к примеру, прохаживалась насчет ее скверных передних зубов, она только хрипло фыркала в ответ. Жалость к себе и сантименты расценивала как непозволительную роскошь, и все ей было как с гуся вода. «Н-да, скажи мне тогда кто-нибудь, что она выйдет за священника, я бы со смеху померла!» — твердила моя мама.
Дед твой тоже с трудом привык, что муж у дочери священник. По твоим словам, он до последнего своего дня был атеистом и промосковским коммунистом. Только качал головой да посмеивался над многими вещами, в которые Арвид верил и которые отстаивал, и, видимо, ему никогда не надоедало просить конкретных описаний и рациональных объяснений тех или иных библейских чудес. «Не объяснишь ли мне историю с непорочным зачатием, чтобы простому человеку с Оттерёя стало понятно?» — говорил он, и если Арвид, пропустив мимо ушей подспудную иронию, которая, как он знал, присутствует в вопросе, отвечал всерьез, то дед твой сидел и слушал со смешливой миной, а когда Арвид умолкал, он разражался хохотом и снисходительно качал головой: «Да, вот было времечко! Нынче такого не случается, это уж точно!»
Деду эти разговоры, служили огромным развлечением, так ты мне говорил, а еще он развлекался, поддразнивая Берит, напоминая ей, из какой она семьи. Когда они встречались, он изъяснялся еще более сочным и грубоватым языком, чем обычно, и то и дело как бы ненароком вспоминал давнишние эпизоды, где речь непременно шла о вещах, совершенно неподходящих для христианского окружения, к которому Берит старалась приспособиться и примкнуть. «Как-то на Новый год ты всех мужиков перепила», — говорил он с громким, добродушным смехом, а когда твоя мама не поддерживала его веселье, притворно недоумевал: «Неужто не помнишь?» Сидел довольный, ожидая ответа, а Берит аж белела от ярости.
Обычно ты беззлобно посмеивался, рассказывая мне обо всем об этом, но, когда бывал свидетелем таких ситуаций, испытывал неловкость и неуверенность. Арвид же старался делать вид, будто его это нисколечко не задевает. Судя по твоим рассказам, он мог обидеться, приуныть и разозлиться, однако тебе и твоей матери внушал, что считает ниже своего достоинства лезть в бутылку и возмущаться, а потому просто улыбался и выказывал бесконечное терпение и терпимость. Кстати, это вполне совпадает с моим восприятием его личности в ту пору, когда мы с тобой познакомились и я начал бывать у вас дома. Возможно, на тогдашние воспоминания наложило свой отпечаток то, что, как я позднее узнал, после смерти твоей матери у Арвида возникли проблемы с психикой, но все ж таки мне кажется, я помню, что он представлялся мне человеком, который стремится спрятать внутренний хаос под маской внешнего спокойствия и рассудительности, но незаметно для себя перегибает палку и оттого в итоге производит пугающее впечатление. Улыбка у него была такая ласковая и благостная, что как-то не очень верилось в любовь, какую она вроде бы излучала, и говорил он так тихо, так мягко, а вдобавок таким проникновенным тоном, что, по крайней мере, меня в его обществе охватывало беспокойство, а не покой, хотя сам он как раз и рассчитывал меня успокоить.
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
