и обстановка, сложившаяся в училище. Во главе его стоял Михаил Петрович Зубрилов, страстный энтузиаст распространения агрономических знаний, считавший своим долгом содействовать подъему производительных сил казачьих и крестьянских хозяйств. Во многом благодаря его энергии и усилиям и было создано училище, оснащены новейшим оборудованием лаборатории, организовано полевое хозяйство, открыт сравнительно широкий доступ рядовым казакам в училище. Среди преподавателей и сотрудников были люди, критически настроенные по отношению к правительству и не скрывавшие своих взглядов от воспитанников. Преподаватель экономии и общественной агрономии Г. Ф. Анцибор говорил в своих лекциях об угнетении и бесправии народа. Большим уважением и симпатиями молодежи пользовался М. Ф. Пименов. Участник революции 1905 г., вынужденный некоторое время скрываться на Кавказе под чужой фамилией, возвратившись на Дон, поступил в училище электромехаником. Встречи Пименова с учениками обыкновенно проходили на квартире старшего садовника Федора Федоровича Крейцбурга, сын которого учился вместе с Кривошлыковым. Собирались под предлогом попеть и потанцевать под баян. На нем мастерски играл электромеханик. Обладатель прекрасного голоса, он был и первым запевалой…
Начальство и не подозревало, что на веселых вечеринках в доме Крейцбургов ведутся недозволенные беседы на общественные и политические темы, что гостеприимные хозяева, в частности жена Федора Федоровича Екатерина Ивановна, связаны с революционным подпольем. Бывшие соученики Кривошлыкова и работники училища рассказывают, что Михаил со своим другом Алексеем Лавлинсковым почти все свободное от учебы время проводили у Крейцбургов[3]. Подружился Кривошлыков и со старым народником, преподавателем Николаем Ивановичем Клушиным и его женой Александрой Матвеевной Анисимовой.
Скромный, застенчивый юноша жадно впитывал новые идеи. Идеалом Михаила становятся герои-революционеры, беззаветные борцы за свободу и человеческое достоинство. В соответствии с идеалом выработал он себе и правила поведения: «Не глуши свободного духа буднями жизни»; «Не задумываясь, действуй там, где все понятно. Не слушай ума, где он противоречит совести…»
В те годы в училище выходил рукописный журнал «Первые шаги», на страницах которого стали появляться стихи и небольшие рассказы Миши Кривошлыкова. В них, по свидетельству его сестры Натальи Васильевны, знакомившейся с некоторыми номерами журнала, бичевалось неравенство, звучали призывы к революционной борьбе:
Эй, станичники родные,
Вон гоните богачей,
Стройте сотни боевые
Против царских палачей.
Сам автор готов был стать в первые ряды борцов. Как-то в беседе с приятелем-сокурсником он сказал:
— Я должен сгореть. Киснуть я не буду.
Конечно, в этих разговорах и «жизненных правилах», как и в первых литературных опытах Михаила, много наивного; видны еще смутные стремления разрушить «весь мир насилья» и переделать жизнь по-новому. Но чувствуется и твердая решимость быть с теми, кто борется со злом и насилием.
Вскоре у Кривошлыкова появились новые знакомые и наставники. По окончании Донского сельскохозяйственного училища его назначили участковым агрономом в Сальский округ, в отдаленные калмыцкие степи. Оттуда Михаил частенько наезжал в Новочеркасск к Алеше Лавлинскову, поступившему в Донской политехнический институт. На квартире друга Кривошлыков познакомился с членами студенческой большевистской группы Виталием Лариным и Андреем Полотебно. Беседы молодых людей затягивались далеко за полночь. Война и разорение в станицах и хуторах, глухое, но растущее недовольство народа — все с необычайным жаром обсуждалось юношами. Семена протеста против самодержавия, посеянные в годы учения в Персиановке, прорастали все глубже, становились осознанными революционными убеждениями.
Трудно сказать, как сложилась бы дальнейшая жизнь участкового агронома Кривошлыкова и урядника Подтелкова, не вмешайся в нее события, перевернувшие судьбы миллионов людей.
19 июля (1 августа) 1914 г. Германия объявила войну России. Началась первая мировая война. По железным дорогам и пыльным проселкам мимо неубранных хлебов двигались на запад войска. Батарею, где служил Подтелков, бросили навстречу наступающим немцам западнее Варшавы. Уже 3 августа вахмистр Подтелков участвовал в первом бою. Вместе со спешенными сотнями атаманского полка его батарея стояла на одном из участков фронта у Ново-Радомска. Неприятельская пехота предпринимала отчаянные усилия, чтобы прорвать оборону казаков. Но тщетно! В течение трех часов гвардейцы-артиллеристы огнем своих пушек отражали атаки германцев, заставив их отказаться от попыток сломить сопротивление русских.
Всю осень батарея находилась в боях. Полной мерой пришлось Подтелкову испытать тяжесть и горечь отступления, тоску по дому. Во время недолгой передышки Федор писал жене: «Сейчас наша батарея на отдыхе, но послезавтра вступаем в бой. Что ждет меня — предсказать трудно. А в полку и поговорить не с кем… Приказали затушить костер, и письмо я на этом заканчиваю».
Пули миловали храброго казака. Не раз он отличался на поле боя. В тяжелых оборонительных сражениях у Брест-Литовска в июле 1915 г. 6-я батарея прикрывала отход корпуса, не давая противнику зайти в тыл русским войскам. Здесь за меткую стрельбу по огневым точкам врага Федор получил свой первый Георгиевский крест. Второй он заслужил в жарком деле под Барановичами, где ураганным огнем лейб-гвардейцы заставили замолчать вражескую батарею.
Осенью 1915 г. Федора свалил тяжелый недуг. Его отправили в Новочеркасск на излечение.
Фронтовые испытания закалили Подтелкова, обострили у него чувство товарищества, неприятия всякой несправедливости, произвола. Находясь после госпиталя в запасной батарее, Федор Григорьевич вступился за безвинно арестованного казака Лоскина. Дело дошло до «самого» наказного атамана генерала Покотило. За грубость и злобный нрав казаки прозвали его Дон Дурило. Атаман хотел было тотчас арестовать непрошеного заступника, но ограничился тем, что распорядился взять под надзор казака, осмелившегося перечить начальству. Впрочем, ослушников становилось немало. Среди казаков-фронтовиков, да и всех солдат росло недовольство бессмысленной, губительной войной. Войсковое начальство вынуждено было считаться с такими настроениями. Покотило назначил поднадзорного Подтелкова вахмистром в команду Черкасского округа.
Перед отправкой на фронт Федор Григорьевич побывал дома на хуторе Большом. «Приехал серьезный, грустный, на кого-то гневался», — рассказывала потом Анфиса Алексеевна. В курень Подтелковых собрались родственники, соседи, хуторские старики. Жадно слушали фронтовика. «Федя, — вспоминала жена, — взволнованный такой, ходит из угла в угол и все рассказывает, все рассказывает». На расспросы казаков: «Как дела на фронте?» — отвечал:
— Воевать нам нечем, да и не за кого.
— Как это так?
— А так. Воюем больше штыками, а нас немцы бьют из орудий, да и пуль не жалеют. А у нас то патронов нет, то снаряды не подвезли. Вот и отступаем. Так можно до самого Дона… Да и кому война нужна? За такие порядки, — неожиданно резко сказал Федор, — давно пора прогнать царя с министрами!
Пораженные казаки молчали. Наконец дядя Григорий Емельянович спросил:
— А как же жить без царя?
— Можно, дядя. Выборные будут управлять страной. Будет другая жизнь, увидите. Хорошо будет.
Мысли о другой, лучшей жизни зрели не только у Под-телкова. Во фронтовые казачьи части
