02. Делай раз
Самое обидное при росте «без десяти два» болтаться в воздухе и не доставать ногами до пола. Как говорил мой папа, любивший подвешивать своего непутевого сына за проделки на крюк для старого скафандра: «Учись преодолевать когнитивный диссонанс». Для меня так и осталось загадкой, откуда отец добыл эти два слова, нетипичных для астероидного шахтера, и что за смысл прятал в глубинах трескучей фразы.
Но тогда, в первый день моей действительной военной службы, я определенно испытывал некоторый диссонанс с окружающим миром, с трудом хватая сдавленным горлом воздух и болтая в воздухе тяжелыми ботинками.
Разноцветные ребята, составлявшие большинство в четвертом бараке, определенно нацелились хорошенько поразвлечься. Тем более что чужак принадлежал к категории «диетического мяса»: проклятых белых ублюдков, получивших бесплатную общественную школу и шанс на хорошую работу по факту рождения в приличном квартале. И там, где изнеженным белоручкам давали возможность жить припеваючи, нищим ребятам из дальних пригородов приходилось зубами выгрызать в окружающем мире свой кусок хлеба. Так почему бы не проучить «залетного» идиота, перепутавшего двери, и не отыграться на нем за старые обиды? Объявленная мобилизация и спешная переброска к черту на куличики позволит списать любую выходку. Дальше фронта все равно не пошлют, а фронт уже рядом, судя по обрывкам фраз, которые я услышал во время пересылки.
Мое бренное тело поднял в воздух громадный негр. Он с легкостью «подвесил» меня под потолком, вцепившись лопатообразной рукой в тонкую докторскую шею. Нарезающий рядом круги крепыш с обожженной щекой походил на целеустремленную акулу, идущую по кровавому следу за раненным аквалангистом. Придирчиво проверив содержимое моих пустых карманов, он брезгливо пнул сваленные в кучу вещи и озабоченно спросил у напарника:
— Может, мы его в умывальник отнесем? Если уши здесь отрезать, кровью все уляпаем.
Черный как безлунная ночь здоровяк усмехнулся и кивнул. Похоже, он вообще предпочитал делать, а не говорить. Как и большинство в бараке, молча ждавших продолжение представления.
— Будешь резать, ударь сначала сюда, в сердце, — просипел я. — А то кому нужен будет доктор без ушей. Медсестрички любить перестанут.
— О, «мясо» еще и вякает! — восхитилась «акула» и аккуратно чиркнула меня по правой щеке. — Может еще что скажешь, пока я тебя на куски не разобрал?
— Скажу, — я из последних сил выдохнул, разглядывая толпы золотых мушек перед сереющей картинкой. — Ганга-бразе надо сервопривод до ума довести, на двух пальцах неконтролируемый тремор.
Здоровяк сердито насупился на неприятное прозвище, подбросил меня правой еще выше и легонько пробил в солнечное сплетение. После чего швырнул мою скрюченную тушку на пол и отошел в сторону, освободив место новому персонажу.
Не дожидаясь, когда я выблюю остатки желчи, коротко стриженный седой мужчина плеснул на поцарапанную щеку теплой воды и процедил:
— Запомни, умник. Это ты у себя дома был доктор. Тут это имя еще надо заслужить. Поэтому твое место у входной двери и не отсвечивай. Пока ребята тебя в самом деле не прикопали. Понял?
У меня не было даже сил кивнуть в ответ.
— Сиди молча, и не доставляй мне проблем, пока твои бумаги не сунут под зад полковнику. Неделя-две, и тебя переведут от нас к тыловым крысам. Постарайся добраться до них целиком, а не по частям. Мне будет лучше, если не придется отписываться за заблудшего покойника.
И неизвестный доброжелатель ушел так же бесшумно, как и появился. А я остался валяться на полу, как выпотрошенная рыба, хватая воздух распахнутым ртом. Как говорится, вот и познакомились…
* * *
К вечеру я разобрал груду обмундирования и сухпай, рассортировав выданное между жестяным шкафом для одежды и крошечной тумбочкой. Банки оставил в ящике и запихал под кровать. Когда вернулся из душевой, обработав порез, обладатель ожога уже ковырял ножом россыпь прессованной говядины, сублимированных супов и сгущенки. Протиснувшись мимо него, я убрал походный хирургический набор под подушку и тихо заметил:
— Странно. Ни «конгеладо», ни «боррачи» никогда не крысятничали.[3]
Солдат медленно поднялся, и переспросил, уперев кончик ножа мне в грудь:
— Что ты сказал, йеббо?[4]
— Ты меня за стол приглашал, чтобы долю в продуктах требовать? Нет? Тогда катись… Или я при случае расскажу моим бывшим соседям, что «латино» испортились, стали втихую по чужому барахлу шарить.
— Что ты знаешь о моих родных, «мясо»? — еле слышно прошипел мой собеседник, с трудом сдерживая ярость. — Газеток начитался и решил за крутого сойти?
— Я три года тебе подобных штопал в «Бюргере», и угол снимал над рыбным рынком. А с Пабло из Боррачи каждые выходные мотались на мото-корриду. Поучи меня еще, что правильно, и как себя надо вести в приличном обществе.
Клинок медленно вернулся в ножны, и подобный ртути подвижный боец похлопал меня по плечу, оскалившись во весь искривленный рот:
— Надо же, земляка встретил… Земелю… Слушай сюда, белый урод. Я успею проверить каждое твое слово до того, как задницы из штаба разберутся с бумажками. И аккуратно вырежу все буквы из сказки у тебя на лбу. В назидание другим…
Оставшись в одиночестве, я обессилено присел на жесткую кровать, не пытаясь скрыть дрожь в коленях. Да и какой смысл скрывать — эти битые жизнью мужики отлично все видели. И при первой же моей оплошности или слабине свернут мне шею… Но по-другому я не умел. Если не воевать за место под солнцем — сожрут. И не посмотрят, что ты гений от медицины.
Уняв мандраж, я постарался успокоиться. И ничего такого, рабочие моменты. И даже не страшно. Хуже было, когда в клинику ввалились «убитые» напрочь залетные, подстрелив охранника и согнав дежурную смену в операционную. Как ни странно, мы тогда даже сумели отделаться всего лишь разбитыми губами, разгромленным лекарственным ларьком и грудой мусора в холле. Хуже было, когда подъехали банды, контролировавшие район, и устроили войну за больницу, вышибая чужаков прочь. Вот тогда мне было совсем «весело». Да и не объяснишь ничего спятившему от передоза наркоману с автоматом в руках. А тут что, тут меня даже слушают. Периодически…
* * *
Когда на плацу зажгли свет, седой командир выгнал всех на вечерний променад. И первое, что я успел сделать, так это испортил ему настроение.
— Упор лежа принять! По моей команде…
— Прошу прощение, но мне нельзя отжиматься. И тем более на кулаках.
Похоже, меня ожидала ночная экзекуция. Очень уж характерный взгляд я заметил у моих сослуживцев. Попытка объясниться положение исправила мало:
