видеонаблюдения.
Трясущийся от страха учёный расторопно, даже чересчур, бросился выполнять требования нападавших. Тот, что помельче, раскрыл свой футляр, а рослый с научным сотрудником аккуратно в него уложили мумию.
Когда оба налётчика удалились, мужчина немного посидел на полу и, спустя полчаса, скрылся в техническом помещении.
Там его и нашли через сутки, когда сняли оцепление и на объект смогли попасть коллеги несчастного. К тому времени он выпил весь запас медицинского спирта и потом ещё две недели отлёживался в стационаре.
Глава II
– Слышала ты? Ильич воскрес! – выпалила с порога Елена Никаноровна и для убедительности страшно выпучила глаза.
– Господь с тобой! – Анна Евгеньевна истово перекрестилась на иконки в красном углу. Потом пошарила взглядом по трюмо и, найдя там бюстик Ленина, на всякий случай перекрестилась и на него.
– Истинно тебе говорю – второе пришествие! – Елена Никаноровна перекрестилась в свою очередь и без приглашения села на табурет сбоку от двери. – Что деется в мире-то, из мёртвых восстал! Выкрали же давеча его из Мавзолея, вызволили из стеклянного гроба – так он и ожил!
Анну Евгеньевну надвое рвали противоречивые и чудным образом уживавшиеся в ней всю сознательную жизнь чувства: религиозная преданность Иисусу и коммунистическая – заветам Ильича. Бабка Ленка сейчас, вот тут, напротив сидящая, обычная бабка с плохим восьмилетним образованием внезапно собрала в одну, простую и понятную, а, главное, спасительную мысль все метания души, терзавшие Анну долгие годы. «Вот, идея-то простая: Он (она украдкой бросила взгляд на иконку) и Он (перевела взгляд на Ленина) – суть одно!» – радостное прозрение билось в висках пожилой женщины и кружило голову, сердце ёкнуло и, казалось, не билось уже минуту.
Вслух она произнесла, однако, совсем иное, да настолько, что сама себя удивила:
– Быть того не может! Шутки какие-то шутят. Скоро найдут да обратно привезут, вот увидишь, аккурат, как лето к нам придёт.
Если верить висевшему на стене отрывному календарю, на дворе было как раз лето, июнь начался. Эта обыкновенная для жителей захудалого сибирского села с чудным названием Захрапнево оговорка – «когда к нам придёт» – многое объясняла. И их сибирский характер, и особое миропонимание… В нём и фатализм, и отрешённость, и скепсис, и ирония. Календарь и времена года никогда там не сходились, как и разные планы и обещания. Для захрапневцев что приход лета, что газопровод до деревни, что второе пришествие были одинаково абстрактными понятиями. Но ни Анна Евгеньевна, ни Елена Никаноровна об этом не думали, всё шло как-то само собою.
– Выходка хулиганская, молодёжь анархистская балуется, – продолжила Анна Евгеньевна, – по всем каналам сто раз говорили!
– Ты же не знаешь главного-то! – Елена Никаноровна быстро оглянулась по углам, будто ища там чужие уши. Странная привычка осталась ещё с советских лет. Хотя ни тогда никому не нужны они были в своём Захрапнево, ни тем более теперь, когда в ходе неуклонного улучшения макроэкономических показателей из села исчезли две трети жителей, газ и водопровод. Тем не менее, баба Лена перешла на заговорщицкий шёпот:
– Вся правда сейчас в Интернете только! В центре-то, в Знаменском, Интернет есть у людей, они же знают!
Анна Евгеньевна подвинула стул ближе к подруге, присела, наклонившись вперёд, а та вдохновенно продолжила:
– И у Арсентьевны, и у батюшки даже, у отца Всеволода! Они все видели, живой он, воистину, сам читал обращение к народу!
Елена Никаноровна ещё раз перекрестилась и прошлась сканирующим взглядом по углам.
– Конец веков настаёт и последняя битва, говорю тебе! В России неспокойно уже, военные шевелятся, народ поднимается. Отец Всеволод говорит, что пришло время для великой миссии России, молится он денно и нощно, и нам велит!
Анна Евгеньевна неожиданно заплакала. Поток информации был столь велик, что с ним не справлялся ни мозг, уже закипавший, ни сердце, только сейчас отошедшее и начавшее громко стучать кровью в висках. Но сочетание слов и имён, перед которыми Анна испытывала безусловный пиетет, сделало своё дело. После «отца Всеволода», «Интернета» и «великой миссии России» рассудок сопротивляться более не мог.
– А в чём миссия-то? – сквозь слёзы спросила она.
Но вопрос остался без ответа. Баба Лена рванула к окошку с несоразмерной возрасту прытью. Приоткрыла его, прислушалась.
– Слышишь? Военные идут!
Анна Евгеньевна осторожно поднялась со стула. Известий за последние полчаса было столько, что, не дай Бог, удар сделается. Тихонько, шажок за шажочком, подошла к окну. Действительно, издалека, откуда-то из-за леса, слышался гул. Там раньше была дорога, военные проложили в начале семидесятых. Говорят, готовили незаметную переброску войск к китайской границе. Гражданским дорога там была ни к чему – ни лес возить, ни ехать куда-то. Она вела из ниоткуда в никуда, исключительно военная забава. И гул был знакомый, лет двадцать с лихом назад такой слышали. Когда военные ещё что-то в лесах своё репетировали, а не сидели на базах, охраняя то имущество, что не успели разворовать после распада Союза.
Анна Евгеньевна улыбнулась. Ей было приятно, что хоть что-то ещё работает. И она с удовольствием различала в этом далёком шуме и рык моторов, и лязг гусениц. Холодок пробежал по её спине, точно как в молодости, когда они, ещё девчонками, мечтательно поглядывали на молодых командиров, верили и в миссию, и в непобедимость, и в построение коммунизма… Да и сейчас, какие они бабки? Лене – шестьдесят восемь, ей – шестьдесят пять. Видела она по телевизору, как их ровесницы, такие же послевоенные дети, немки, отдыхают на курортах с голыми сиськами. Стыдобища, конечно, но зависть брала. Они в платки не кутаются и бабками друг друга, наверняка, не называют. Бывшая сельская учительница Анна Евгеньевна ушла мыслями далеко, она улыбалась и плакала одновременно.
***
В поточной аудитории было как обычно: чуть воняло сыростью, тускло светили, периодически помаргивая, лампы дневного света. Зачем отдавать под такие нудные предметы огромное помещение, непонятно было. Со всего потока, и без того небольшого, на философию ходило от силы человек двадцать. Рассредоточившись по ярусам аудитории парами, тройками, реже четвёрками, они внимали. Пятеро с двух первых рядов, чётко решившие для себя и родителей, что окончат МГУ с красными дипломами, внимали преподавателю. Средние ярусы обычно внимали друг другу. Последние внимали Морфею. А один особо циничный тип, Серёга Журавлёв, забирался на самую верхотуру и читал научные журналы, изредка всхлипывая в истеричном смехе. Наверняка он что-то предварительно принимал для расширения сознания.
Хорошо, что философия ждала студентов факультета биоинженерии и биоинформатики на четвёртом и пятом курсах, когда разум малость окреп, а характер закалился.
