при конструировании подобного инструмента. Сломанные части черенка сматывали скотчем, щетину приколачивали гвоздями к узкой рейке, черенок с колодкой скрепляли изолентой…
Отыскав сносную швабру, я мел половину пола возле станка, остальную часть мел Сева. Когда скапливалась кучка песочной пыли, Сева завывал: «И этим мы дышим! А начальство жлобится, не покупает нам вытяжку!» Я несерьезно поддакивал. Рабочие сметали пыль в коробку и нервно постукивали ногами, крутили руками, перекачивались на месте и всё ждали. Ну когда же! Наконец стрелка часов вымучено подкатила к шести. Работяги с чистой совестью отправились в раздевалку. Они потрудились на славу.
Стемнело. На небе тускло мерцали звезды.
Почему-то я всегда торопился переодеться и уйти. Коллеги по цеху спокойно и даже вяло ополаскивались в душевой и приводили себя в порядок. А я трясущимися руками скидывал робу, кое-как сворачивал и запихивал в коробку. Сменную одежду так быстро надевал, что сидела на мне вкривь да вкось. Иногда и шиворот-навыворот или задом-наперед. Но мне все рано.
Я редко с кем прощался. Тянул руку, если кто рядом стоит, а так проскакивал мимо мужиков в трусах. Выбегал из раздевалки, миновал будку курильщиков, где смолили работники на сверхурочном. И под скуление заточенных в метровую клетку собак покидал предприятие. Никакая погода не сравнится в ускорении с желанием добраться домой. Скорее расслабиться на диване и уткнуться в телевизор. После физического труда самое то.
Вдоль дороги торчали редкие столбы с уличным освещением. Возле фонаря светло, а через двадцать метров глухая темнота. Когда проедет машина – осветит часть пути. Но только скроется – оставит во мраке. В темных переходах между освещенными островками любуюсь серебряным свечением луны. Если небо не затянуто. Но если небо ясное, что за величественная картина: полная луна, загадочно сияющая в кромешной тьме.
Сворачиваю на проселочную дорогу и достаю карманный фонарь. Уличное освещение закончилось. Передвигаюсь от кювета к кювету, обхожу разбросанные по дороге лужи. Наконец добрался до дома через непролазную грязь и скинул затоптанные ботинки. Завтра снова на работу, поэтому набиваю брюхо и готовлюсь ко сну. Дома о работе я не думаю. Голова забита чем угодно, только не работой. Признаюсь, мне до боли хочется уйти оттуда. Трудно представить, как некоторые проводят там по пять, по десять лет жизни. Я проработал там месяц и уже лезу на стенку! Тоскливо. Всё-всё, я не думаю о работе.
Звонит будильник. Я встаю, отключаю и возвращаюсь в постель. Лежу и думаю, как бы заставить себя пойти на работу. Нигде я так попусту не тратил время, как там. С этой мыслью невыносимо тяжело бороться. Потому что это правда. Я прихожу на работу и занимаюсь непонятно чем, а какой прок? Никто в цеху этого не знает. А сколько бы я сделал выдающегося! Сколько дел на благо людей и на благо собственной жизни! Но я словно в каторге. Обречен на вечный труд по принуждению. Я в этой каторге и заключенный, и тюремщик.
С опущенным настроением я иду на работу. Иду быстро: холод пробирает до костей. Мимо пропускного пункта и будки курильщиков я пробираюсь в теплое центральное помещение. Там раздевалка и столовая. Пока я переодевался, рядом стоял рабочий, доставал из шкафчика банку пива и отхлебывал. Такое нередко случается. На работу приходят, изрядно нализавшись, а кто не успел поддать на выходных, догоняется на смене. Никто не может этого не делать и в то же время каждый способен отказаться. Противоречиво, но я отказываюсь. Мнение, что люди должны выпивать, укрепилось в головах и не терпит сомнений. Поэтому я чудак, который не делает то, что делают все.
Каждое утро начальники в цеху проводят пятиминутку. Каждый раз нам говорят одно и то же: «Соблюдайте технику безопасности и носите специальную обувь!» Но кто ее не носил раньше, не носит до сих пор. «Если нет никакой работы, то не бездельничать!» Но никто и никогда не говорит, чем конкретно заниматься. То есть занимайтесь чем угодно, но занимайтесь.
По заготовленной цепочке действий цех пришел в инертное движение. Только спустя час обороты нарастут, но уже замаячит блаженный перерыв.
Сформовал, посчитал, сложил, прокладку постелил…
Кто-то говорил, что мы живем в мире технологий. Брехня те слова. Мы живем в мире, где время людей – низкопробный ресурс. Поэтому, где работу выполнит одна сконструированная машина, там ее выполняют десять человек. Десять человек, где девятый – Сева, а десятый – я.
Сформовал, посчитал, сложил, прокладку постелил…
Благо, когда занимаешься подобной рутиной, мысли беспрерывно скользят в голове. Не успеваешь понять важность одних, как их затмевают другие. Сочинил себе будущее и решился сбежать с работы, а как принялся за новую стопку, успел забыть о построенных планах и данных обещаниях. Начинаешь думать, что скоро перекур.
Перекур. Утро выдалось морозным. Вечерние облака развеялись – оставили чистую гладь небесной синевы. Как приятно вдыхать свежий воздух, когда наглотался пыли в цеху. Даже в раздевалку идти не хочется. Иногда сыплю в кружку сахар, заливаю кипятком и пью горячую подслащенную воду. Без чая и без кофе. Терпеть не могу чай в пакетиках и растворимый кофе. А другого здесь нет. Заварочный чайник, турку стащат или разобьют, только отвернешься. А эти современные удобства в виде чайной или кофейной шелухи отвратительны не столько вкусом, сколько фальшью.
Время надо как-то убить – иду в раздевалку.
«Вари одну, а на обеде еще дунем», – сказал Сева одному рабочему, снял с мобильника крышку, вытащил оттуда маленький кусочек и отдал. Подобное не считается здесь чем-то плохим или противозаконным. Скорее чем-то разбавляющим повседневную тоску. И вправду, как еще заглушить настырный голос в голове, который без умолку вскрикивает, что жизнь идет как-то не так!
Я замедлил шаг и любуюсь катерами. Представляю, как стою на одном из них и рассекаю волны финского залива. Стою за штурвалом и восхищаюсь живописью прибрежных красот. Наш перерыв закончился – начинается у других. Вот и она идет мне навстречу. Если она скажет: «Привет!» – то я украду лодку и отправлюсь с ней в бесконечное путешествие. И жили бы мы лишь для себя. И в нашем мире все только для нас – ни для кого другого! Если только она скажет.
Но она лишь поглядела на меня, встретилась взглядом и улыбнулась. Я улыбнулся ей в ответ, но вышло натянуто, через силу. Она отвела глаза и посмеялась. Надо мной. Взялся за работу и избавился от самобичевания. Оно одолевает всякий раз, когда я упаду лицом в грязь или когда так кажется.
