лицо.
Тимофеев показал удостоверение, представился.
— А-а, — подобрел мужик. Тут же привязал обратно большого лохматого кобеля, открыл калитку и впустил Тимофеева во двор. — Идите, не бойтесь! Нельзя ныне доверяться первому встречному. Совсем оборзели люди.
Расположились на веранде на старых табуретках. Хозяин даже чаю предложил выпить — с вареньем. «Сам сготовил».
Но Владимир поблагодарил и сослался на нехватку времени. Сразу поинтересовался: не видел ли мужчина шестнадцатого апреля на пустыре чего-нибудь подозрительного?
Тот долго морщил лоб, говорил, что до обеда спал после смены, — работает ведь дежурным истопником в котельной. Потом подвел решительную черту.
— Нет, — сказал, как отрубил.
— И ничего не слышали?
— После обеда сходил в магазин за хлебом. Вернулся — на пустыре ни души. А к вечеру потемнело небо, потом пошел дождь.
— А раньше кого-нибудь встречали на пустыре?
Хозяин опять наморщил лоб.
— Раньше, раньше... — он неожиданно улыбнулся. — Раньше встречал. Хмыри какие-то... Резались в карты.
— А где именно? Вспомнить не можете?
— Дак на пустыре.
— Не возле люка?
— А кто его знает! Можа, и у люка...
— Старые или молодые?
— А кто их разглядит, в сумерках-то?
— Сколько их было?
— Можа, двое, а можа, трое... Не упомню сейчас. Дак если б знать, что спросят, запомнил бы в аккурат...
На том разговор их и кончился.
Нет ничего печальнее на свете присутствия на похоронах. В последний путь проводить Сережу Игнатенко пришли соседи, родственники, друзья, весь класс, в котором он учился, учителя. Много было цветов, венков. И много было всхлипов, слез...
Тимофеев, незаметно переходя от одной группы людей к другой, то и дело слышал: «Изверги! За что убили мальчика?.. Ах, люди, люди...»
Какая-то бойкая старушенция вполголоса делилась свежими «новостями»:
— Говорят, в городе объявилась банда. Режут, насилуют... Вот и Сереженьку нашего, видно, в карты проиграли...
«Пошло-поехало, — подумал про себя Владимир. — Теперь трагедия будет обрастать новыми подробностями, как снежный ком. До лавиноопасности. Пока не докопаемся до сути. До истинных убийц...»
Печально звучала траурная музыка. Владимир шел в полушаге от классного руководителя Сережи, Полины Васильевны — моложавой женщины. Она поминутно вздыхала:
— Надо же, надо... такому произойти. Я ведь Сереженьку знаю с первого класса. Можно сказать, на глазах вырос. Застенчивый такой... В младших классах авиамоделизмом занимался, делал планеры, самолеты. А подрос — увлекался рисованием. Ходил в изостудию при Дворце текстильщиков. Рисовал космос, межпланетные корабли, пришельцев. В блестящих костюмах, с антеннами на головах. Мы однажды в классе организовали выставку его работ. Вся школа посмотрела...
— А как... как у него с друзьями? — спросил Владимир.
— Сережа хоть и был... Как это страшно — «был»... застенчивым, но отличался общительностью. Как сейчас сказали бы — коммуникабельный. У него было много друзей...
Полина Васильевна опять всхлипнула и достала из сумки платочек.
— А кто в классе были самыми близкими друзьями Сережи?..
— Рома Князев, Дамир Зауров... — учительница посмотрела по сторонам и кивнула: — Вон они.
Два довольно высоких подростка — один чернявый, другой светловолосый — шли впереди процессии, поддерживая ладонями гроб. Лица их были печальны.
— А какие у них с Сережей складывались в последнее время отношения?
— Какие у друзей могут быть отношения? — вымучила на лице улыбку Полина Васильевна. — Самые добрые. В кино — вместе. На дискотеку вместе. Со школы — тоже вместе... А как там дома, на улице — уже не знаю. Надо спросить у родителей.
Последнее, что врезалось в память Владимира, — сырой холмик земли. И мужчина средних лет, в помятом пиджаке, опухший и небритый, упавший на комья глины. Его с трудом оттащили в сторону какие-то незнакомые люди.
— Отец Сережи, — пояснила Полина Васильевна. — Они давно уже не живут с матерью. Разошлись.
Марат Давлятович встретил Тимофеева словами, ставшими уже как бы присказкой и от Ахунова не отделимыми:
— Ну-с, так чего мы на сегодня имеем?
Тимофеев подробно рассказал о своем пребывании на месте происшествия, о визите к истопнику, дом которого находился около злополучного пустыря, а также о похоронах.
— М-да, — постучал в раздумье пальцами по столу Ахунов. — Вот если бы этот истопник описал в двух-трех штрихах, какие из себя типы, что появлялись на пустыре... Но ничего... — и Ахунов энергичным движением пододвинул тощую серую папку Тимофееву. — На-ка почитай!
Владимир открыл папку. Справка судмедэкспертизы, вложенная в нее, сухо гласила: «Вскрытие трупа гражданина С. П. Игнатенко, 1975 г. рождения, показало, что смерть наступила в результате глубокой травмы черепно-мозговой коробки, нанесенной металлическим предметом, предположительно стержнем бетонной арматуры, и удушения телефонным проводом между 17 и 18 часами 16 апреля 1991 г.»
Тимофеев вздохнул: так, налицо садистское убийство. Он передвинул бумажку и увидел под ней крохотный газетный обрывок. На самом краешке его химическим карандашом были нацарапаны слова-каракули: «Серега! Ежели еще раз не откроешь дверь, знай — убью». И подпись — «Отец». Наблюдая искоса за лейтенантом, Ахунов произнес:
— А это нашли в кармане убитого.
Тимофеев задумчиво посмотрел на Ахунова, теребя подбородок.
— Не торопись, — сказал тот. — Чутье подсказывает, что здесь не так все просто... Хотя кто его знает. И все-таки поезжай сначала к матери Сережи, расспроси ее обо всем. Выясни, в какой обстановке жил мальчик. А только потом — к его отцу. И смотри, скоропалительных решений не принимай. Держи меня в курсе. Везения!
Тяжелый разговор предстоял Тимофееву с Галиной Ильиничной, только что похоронившей сына. Но и откладывать его на потом нельзя — время торопит. Упустишь его — и затаившиеся до поры до времени преступники, возможно, облюбуют для себя уже новую жертву...
Комната Сережи была маленькой, уютной — письменный стол, в вазочке для цветов карандаши, кисти, на столе — стопка книг: фантастика, детективы, комиксы. Над столом на стене — вырезанные из журналов цветные фотографии боксера Мухаммеда Али, Майкла Джексона, Арнольда Шварценегера... Дальше — сплошные картины. На книжных полках, на стене, в рамках и без них, выполненные маслом и акварелью, темперой и карандашами. Картины Сережи. Их пространство было заполнено фантастическими планетами и городами, ракетами и людьми, звездными сплетениями и космическими пришельцами. «Талантливый парнишка» — отметил про себя Тимофеев, и его сердце еще раз болезненно сжалось.
Заметив, с каким вниманием следователь рассматривает рисунки ее сына, Галина Ильинична вздохнула:
— Сереженька мечтал стать художником-космонавтом, как Леонов.
