Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
хозяина ларька и его пристрастии к вермуту «Чинзано». Давая деньги Паше Макарцову в долг, они прощались с ними навсегда.
Еще часть суммы Паша собрал, продав свой черный «Сааб». За машину он выручил немного. На поверку вышло, что «Сааб» битый, а его номер двигателя числится в федеральном розыске.
Паша поскреб по сусекам. Заложил золото жены в ломбард. Заложил золотую фиксу – его в лучшие годы он иногда расплачивался в ресторане, покутив.
К тому моменту как стрелка часов перевалила за полночь и наступил судный день, во время которого Паша должен был начать строительство нового ларька, у него на руках имелось все еще на полмиллиона рублей меньше, чем нужно.
Происходило следующее. Над городом поднимался прекрасный летний рассвет. Благоухали липы. Воздух пропитался целительным озоном настолько, что, казалось, мог поднять мертвого из могилы – таким свежим и волнующим он был.
Паша Макарцов лежал лицом в собственной блевотине пока еще в своем ларьке и не подавал признаков жизни. Продавец – новая девочка, которую угораздило влететь под жернова Пашиного малого предпринимательства, – тормошила его за плечо, тщетно пытаясь разбудить.
В восемь тридцать утра приехала комиссия из администрации. Что? – театрально изумился представитель комиссии. – Никакие работы еще не начались?
– Никакие, – испуганно пискнула девочка-продавец.
– Всех порешу, суки, бля! – прохрипел в беспамятстве Паша.
– Очень, очень плохо, – резюмировал представитель.
В девять двадцать пять на место прибыла бригада рабочих. Они аккуратно вынесли пьяного Пашу Макарцова и положили прямо на тротуар. Вслед за этим рабочие стали выносить содержимое ларька и класть рядом с Пашей. Блоки сигарет, ящики с пивом, шоколадки, жевательные резинки – все то, что долгое время составляло Пашин доход и что теперь оказалось вне конкуренции перед надвигающейся корпоративной глобализацией.
После того как внутренности ларька освободили, один из рабочих – самый старый – взялся за кувалду. Он наотмашь бабахнул чугунной головешкой по жестяной стене. Стена отозвалась стоном, смялась. Вслед за главным за кувалды взялись и остальные. Методичными ударами – в десяток рук – они обрушили ларек за двенадцать с половиной минут. Звуки разлетались по всей округе – бам-бам-бам. Дерево крошилось, стекла трескались, вокруг рабочих столбом поднималась пыль.
На шум пришли любопытные. Сначала появился нетрезвый постоянный Пашин покупатель. Затем остановилась молодая женщина с ребенком в коляске. Потом подошел усталый пенсионер. Потом стайка школьников с мороженым в руках. Следом – группа студентов, одинокий безработный, две девушки в коротких юбках, строитель в оранжевой каске, офисный сотрудник с галстуком-селедкой, бабулька в выцветшей косынке, еще школьники, еще студентки, еще похмельные рожи… Когда ларек со скрежетом обвалился под последним ударом, эта разнородная масса людей издала одновременный горестный вздох.
В куче пыли стало ясно, что исчезла не просто торговая точка – грязная и плешивая. Ушло нечто большее. Ларек Паши Макарцова был местом, где собирались последние сплетни, заключались сделки, назначались встречи, устраивались перекуры, соображения на троих, ссоры, скандалы, драки, признания в любви и окончательные бесповоротные разрывы. В конце концов, это место заменяло жителям какой-нибудь трактир или клуб. Иные терлись у ларька целыми днями, даже не имея денег – просто ради возможности поговорить. Эти разговоры – дурацкие и бессмысленные для остальных, – наверное, были последней возможностью для кого-то ощутить, что он еще жив.
Ларек помнили долго. Говорили о нем с ностальгией и бесконечно пересказывали байки, добавляя к ним все новые и новые несуществующие подробности.
Впоследствии стало ясно, что цены в сетевом магазине ниже, чем в Пашином ларьке, а обслуживание лучше. В смысле, вы не сталкивались там с бухими продавцами, никто не мог послать вас подальше, люди не размахивали пистолетами у кассы, а голые женщины не танцевали на ящиках с пивом. Торговля стала стерильной и неодушевленной. И это поначалу отпугнуло часть покупателей от нового магазина. Однако, в конце концов, ходить туда стали все. Удобство и недорогие цены всё перекрыли.
Про Пашу Макарцова продолжали рассказывать разное. Говорили, что он работает теперь водителем маршрутки, но держится все равно по-царски, будто до сих пор хозяйничает ларьком. Другие якобы видели Пашу пьяным и опустившимся. Говорили, что его выгнала из дома жена.
Были и те, кто утверждал, что Павел Макарцов, частный предприниматель, сделался юродивым. Что днями сидит он у монастыря, прося милостыню. А вечерами глядит в окна сетевого магазина, силясь разгадать его тайну. «Божий человек, – говорили про него. – Хохочет и молится, хохочет и молится…»
Последняя дискотека
Отчим мой привозил дискотеки в пионерские лагеря и носил усы. Усы были зверские, как у итальянца. На дискотеки в лагерь подтягивались местные, одетые странно, по деревенской моде: к брюкам снизу пришивали алюминиевые колокольчики. При ходьбе колокольчики звенели. Когда шла толпа, казалось, что звенит весь мир.
Местные любили устроить замес. Чуть что – доставали ножи, резали вожатых. В нашу смену в лагере стоял милицейский «УАЗ» – для контроля. В другую смену решили вовсе не проводить дискотек. Но что за лагерь без дискотеки? Танцы вскоре вернули, а вместе с ними вернулись и местные.
В то лето заправлял местными тощий и злой Ванька Штырь. В отличие от другой шпаны, Штырь славился благородством. Местные и сами поняли, что с ножами не видать им лагерных городских дискотек. Но Ванька развил из этого этическую систему: кастеты тоже не брать, в беспредел не лезть. Если драка – то один на один. В былые дни местные любили прыгать толпой. Идет вожатый с дискотеки, ведет подведомственный пионерский отряд, а тут толпа – навалилась, исколбасила, гогоча – хорошо, если не пырнут, – и умчалась обратно в лес. Пионеры кричат. Вожатый лежит, распластавшись в кровавый блин.
Штырь завел дисциплину: прыжки толпой только если несправедливость. Его поначалу не поняли: «Как так? Везде же несправедливость. Само слово «городской» несправедливость». Штырь разъяснил: несправедливость – если обозвали пидарасом, если сказали про мамку и про отчий дом плохо. Назвали брезгливо «деревней» или «колхозом» – вали толпой. А если просто из-за бабы или стукнулись плечами на дискотеке – один на один. После разъяснений всем стало понятно.
Мы, молодые лагерные пионеры, узнали о кодексе деревенских от инсайдера – толстого Гришки Иванова. Гришка знал про всех все. Гришке надо было выживать в пионерском коллективе: он ужом проникал в любую тайну. За новости, которые он приносил, ему прощали толстое пузо и не били.
«И короче, пацаны – теперь слова «деревня» и «колхоз» под запретом. Про пидарасов тоже лучше не стоит…» – завершил рассказ Гришка. И мы, пионерия тринадцати лет, сказали серьезно, как мужчины
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
