на вершинах. Иногда эти шары отрывались и взлетали, заменяли уставшую светить Луну, которая на некоторое время могла погаснуть.
Иффа называла их двойниками Луны. Отслужив, они честно возвращались обратно, и тогда, если внимательно вглядеться, можно было увидеть в них, как на видеопленке, записанные события живого мира: иногда что-то несущественное, вроде прогулки или фрагмента путешествия, иногда – большое плавание корабля или разом все самолеты, облетавшие землю в северном полушарии.
К счастью, внимательно смотреть – это то, что Иффа очень хорошо умела делать при жизни и то немногое, что осталось ей от себя после смерти.
На берегу валялись скорлупки ракушек и гладкие камни. И еще была пристань, на которой собирались недавно прибывшие души. Они озирались, ежились и будто кого-то ждали. Они смотрели вдаль и иногда начинали терять терпение – те немногие, кто не растерял его еще при жизни. Впрочем, Лодочник редко заставлял себя долго ждать.
Он проявлялся вместе с самыми сильными волнами, отталкивался веслом от воды так, как будто эта самая вода однажды чем-то провинилась, а приблизившись к пристани, набрасывал цепь на колышек и жестом велел душам залезать в лодку. Души, толпясь, беспокойно слушались. Некоторые решались задавать вопросы. Куда мы поплывем? Долгой будет переправа? А кто вы?
– Домой. До рассвета прибудем. Я Лодочник, – отвечал Лодочник бесцветно. Не было в его ответах ни злости, ни раздражения, а только безразличие существа, давно смирившегося со своей участью. Едва дождавшись, когда последняя душа влезет в лодку, он одним жестом снимал цепь с колышка и отталкивал лодку, и они плыли прочь. Большинство – навсегда.
Когда Иффа сюда прибыла, то есть сразу после смерти, она тоже забралась в лодку со всеми остальными. Они плыли и плыли, держали курс на Полярную звезду. Лодочник скупыми движениями отталкивался от вод, звезды отражались в тягучей воде, а души молчали, то ли не зная, то ли не помня, о чем можно говорить. Но потом вдруг вышли из оцепенения.
– Рассвет! – зашептались они, указывая туда, где Иффа видела только восходящий пояс Ориона.
– Земля, – громче и беспокойнее говорили души. Но Иффа не видела ничего, кроме упорных волн и далеких звезд. Одна за другой души выходили из лодки прямо в реку и, казалось, растворялись над ней, и вскоре в лодке осталась только Иффа и Лодочник. Лодочник вопросительно смотрел на нее.
– Я не вижу земли, – сказал она, возмущенно и озадаченно.
– Я тоже, – ответил Лодочник. Он еще немного погреб, скорее для вида, а потом вставил весла в уключины и сел, позволив лодке плыть по течению.
– И куда теперь? – спросила Иффа.
– Обратно, – ответил он. Вскоре они наконец причалили – к тому же берегу, от которого отплыли.
Лодочник рассказал, что почти все души рано или поздно видят другой берег. Тогда им кажется, что лодка остановилась, хотя сам Лодочник никогда не перестает чувствовать реку под собой. Души выбираются из лодки, но некоторые плывут обратно, в Лимб.
Иффа пыталась представить, что стало с теми, кто вышел на землю. Может, их поделят на праведников и грешников? Тогда странно, что лишь немногие души возвращаются назад. Неоднозначных людей гораздо больше, чем святых или злодеев. А может, на том берегу есть еще одна пристать, и еще один Лодочник, и в конце концов некоторые просто плывут бесконечно далеко? Впрочем, какой бы ни была истина, Иффа надеялась только, что души не расщепляют на мелкие кусочки для приготовления новых.
Впрочем, что бы с ними ни происходила, Иффа никак не могла узнать наверняка. Ей оставалось только гулять по темному лесу Лимба в полной одиночестве, слушать его шорохи, смотреть на звезды и неизменно возвращаться к реке. Хоть воды этой реки были лишены привычных свойств – они не успокаивали и не вдохновляли, не приглашали искупаться и не несли паруса – Иффа любила вглядываться в двойников Луны, изучать прибывающие души, пока те неловко теснились на пристани. Каждый из них нес свою историю, И Иффе ничего не стоило ее одномоментно прочитать, просто прищурившись.
Этот прищур сделал ее при жизни знаменитой – так, что люди прозвали ее ведьмой, и сначала ходили к ней за советом, а потом, когда она стала знать слишком много их секретов, конечно, сожгли ее – как жгут тетрадь, в которой неровные буквы смешались со слезами, а мелкие тайны с постыдными мыслями. Таков уж был ее дар: стоило ей посмотреть на кого-то и свести глаза в узкую щель, как вместо человека в настоящем она видела одновременно во все моменты его существования – прошлое яснее, будущее туманнее. Люди были одновременно старыми и молодыми, бесформенно-прекрасными в молодости и как будто отлитыми по форме в зрелости. Ученых Иффа вычисляла по большой квадратной голове, танцоров – по пружинам вместе ног, а докторов – по пузырьку с каплями вместо сердца. И не только люди: места тоже разворачивались перед ней во времени, представали одновременно пустырем, дворцами и руинами, деревья были ростками и пнями, а звезды – ничем и всей вселенной сразу.
И только Лодочник – первый из всех, кого Иффа встречала – никогда не был младенцем и никогда не состарится до смерти. Но он разворачивался перед ней в своей профессии. Вот он волнуется перед первыми перевозками. Его пассажиры – древние души, и Лодочник чуть ли не роняет весло, не справляется с течением, выдыхается, и только ужасное нервное напряжение придает ему сил. Потом он – веселый и уверенный, бойко отвечает на вопросы пассажиров, не скупится на сарказм или сочувствие. Временами он раздражается и устает, потом становится все более и более хмурым, и уже чаще огрызается, чем шутит. Потом вдруг успокаивается, и делает свое дело с достоинством и легким безразличием. Перевозить души – не тяжело и не просто, это всего лишь рутина, и вопросы задают одинаковые, можно уже не слушать, а отвечать все равно одно и то же. Он становится все становится молчаливее. А сейчас он не хмур и не весел, он перевозит людей с этого берега куда-то еще, спокойно отвечает на их вопросы и выглядит самым мертвым из всего, что есть в этом преддверии царства мертвых.
И с Иффой он после того краткого диалога, когда они плыли обратно вдвоем, больше не заговаривает. Она бы тоже первая не заговорила – никогда не любила навязываться, но что поделать, если эта вечная ночь может так свести с ума, что решишься даже на светскую беседу. И она решила ждать его на пристани, как все остальные
