лет со стенкой разговаривал. Реально, я не шучу — нарисовал на стене лицо и с ним базарил. Чтобы не рехнуться. Ну, или потому что рехнулся, как посмотреть. О, вот и вода закипела. Какой чай ваше пацанчество предпочитает в это время суток? Шучу, у меня всего один и есть. Называется «какой-то без сахара». В его сложном букете доминируют густые тона прелых листьев лопуха с тонкими нотками плесневелого веника, но пить можно. Когда больше ничего нет. Вот тебе кружка, а я из канчика похлебаю. Кружка у меня одна, потому что нахрена мне две-то? Не надеялся, что с кем-то доведётся почаёвничать. Не очень-то у вас тут обстановка к чайным церемониям располагает.
Мальчик осторожно, натянув на ладони рукава свитера, принял из его рук горячую кружку и подозрительно её понюхал.
— Пей-пей, не бойся, — ободрил его Ингвар. — Как говорила старая карга, моя бабуся: «Кто горячего не пьёт, с дурости своей помрёт». Сама она, впрочем, пила в основном самогонку, отчего прожила девяносто девять годиков, совсем чуть-чуть не дотянув до юбилея. Но чаем она тоже не брезговала, и тебе не стоит. Вон сырость какая!
За железной дверью трансформаторной будки вовсю поливает дождь, оттуда тянет холодом. Мальчик, вздыхая, прихлёбывает горячий чай, грея руки о кружку.
— Буду звать тебя «пацан», ничего? В этом нет ничего обидного, меня всё детство так звали. О том, что у меня есть ещё какое-то имя, я узнал, когда бабуся оттащила меня в школу. Я пытался дорого продать свою свободу, но она была чертовски сильной старушенцией и носила кожанку с длинными рукавами, которые хрен прокусишь. Пришлось учиться. Не могу сказать, что мне это сильно пригодилось в жизни, но совсем зря годы не прошли. Например, я научился жулить в карты, курить и подделывать бабкину подпись в дневнике. Когда бабуля об этом узнала, я уже отрастил достаточно длинные ноги, чтобы от неё удрать, поэтому получил только палкой по спине. Кидалась она метко — ещё бы, десять лет гарпунщиком на китобое. Вот так она выглядела, глянь…
Ингвар показал мальчику страницу потрёпанного блокнота.
— Рисую от скуки, да. Тут почти похоже вышло. Она бы и дальше таскалась по морям, но мама померла, когда мне было три, и бабуле пришлось сойти на берег, хотя я, с её точки зрения, не стоил и самой маленькой бочки с ворванью. Разве что вонял, с её слов, почти так же. Вообще-то она мне была не бабушкой, а прабабушкой, бабкой моей матери, но какая, в принципе, разница? Других родственников не было. Допил? Давай сюда кружку. Выставим под дождь. Сначала отмоем, потом наберём воды, вскипятим, остудим и зальём в бутылку. Пусть будет запас, а то, может, та река только на карте и осталась. Притащишься, а там сухое русло и рыбьи скелеты. Я такое уже видел — дно треснуло, и вода ушла. Чёрт её знает, куда. Куда-то. Будет обидно, потому что у меня на эту реку большие планы. Посуду помой, если не сложно. В конце концов, я готовил. Справедливо же?
Мальчик, внимательно смотревший ему в лицо, кивает, берёт тряпку и идёт под дождь.
— Да не лезь, промокнешь! Ещё простудиться не хватало. Хватай и тащи сюда. Вот так, тряпкой, и нормально. Стерильности всё одно не добиться. А теперь верни кан обратно, пусть вода наберётся. Вот, молодец. И от дождя польза бывает.
— Забалтываю тебя, да?
Ингвар пристроил кан над огнём и твердо посмотрел в глаза мальчику. Тот отрицательно покачал головой.
— Знаешь, я, наверное, за время своей робинзонады слегка тронулся башкой. А кто бы не тронулся, просидев в одиночке пять лет? У Робинзона был хотя бы остров, попугай и Пятница. Нет, не день недели. То есть как бы день, но… Чёрт, ты же не знаешь этой истории, откуда тебе. Я-то её в детстве читал. У бабуси были не только недостатки, но и книги. Она их таскала собой в море, поэтому страницы пахли солью, плесенью и ворванью — это китовый жир, адски вонючий. Кто хоть раз понюхал — не забудет. Я их все прочитал, потому что телевизора у нас не было, а других развлечений тогда ещё не изобрели. Робинзон — это мужик такой, из книжки. Робинзон Крузо его звали, Крузо — фамилия. Тот ещё засранец, между прочим, но, надо признать, упёртый. Свалил от родителей в море, и даже пираты его не остановили. Да он и сам… Я, знаешь, без особых предрассудков к пиратам, сам не без греха. Но этот мутный дятел мало того, что пристроился плантатором, то есть, читай, рабовладельцем, так ещё и занялся контрабандой рабов. Решил поднять баблеца на живом товаре. В книжке на этом как-то не фокусировались, но, когда его корабль воткнулся в остров, то плыл Роби как раз за «чёрным деревом». Впрочем, тогда это считалось мелкой шалостью, и если бы его поймали, то наказали бы не за работорговлю, а за неуплату пошлин. В общем, прикинь, деревянное корыто с тряпками на палках, на котором одни люди фигачат через океан, чтобы наловить там других людей для третьих людей. Нормальный такой бизнес-план, да? А тогда ничего, прокатывало. По пути половина дохла, потому что корыто маленькое, а люди жадные. Тогда и команда-то жила слоями в кубрике размером с бабкин сундук, отсыпаясь посменно в гамаках по схеме «один спит, двое на палубе». А уж рабов в трюм вообще прессовали, как шпроты в банку. Я когда в детстве всё это читал, не особо задумывался, но вообще, надо полагать, насморк в то время был для матроса даром божьим. Представь, что твоя постель — тряпка, привязанная двумя концами к стене, в которой по очереди спят ещё два потных мужика, которые мылись в лучшем случае в порту, при посещении борделя, если, конечно, не пренебрегли этой частью процедуры ради экономии средств на выпивку. Пресная вода на борту не для мытья, её везут в бочках и молятся, чтобы она не протухла, а забортной, солёной, не очень-то помоешься, если нечем смыть соль. Сверху мухи, внизу — крысы, посередине — клопы. Вонючая солонина, плесневелый хлеб, тухлая вода. Благодать! А тут ещё и рабы, которые неделями гадят под себя, потому что больше некуда, а часть из них ещё и сдохла, успев завоняться на жаре. Здешнее амбре из развалин за духи сойдёт на фоне того, как пахли тогдашние корабли.
