Ведь это они во всём виноваты.
***
Полночь на часах. Вечерние сумерки давно собрали в небе чёрный цвет, приправив его белыми точками звёзд. Здесь на мосту пронзительный холодный ветер будоражит душу, сбивая волосы с присущей им прямоты в длинные тонкие нити, заползающие в глаза, рот и нос. Бесконечно поправляя их, грущу о забытой шапке и ниже опускаю капюшон, надеясь почувствовать давно окоченевшие уши. За спиной с шумом и грохотом проносятся поезда, из вестибюля станции сюда спускается тёплый жёлтый свет, озаряя под ногами снег, а над всем этим громко шумит магистраль, слышны клаксоны автомобилей, скрежет покрышек и визг тормозов. Мост едва заметно подрагивает, будто бы спящий кит, просыпающийся на мгновение от соприкосновения с шумным поездом. Здесь, возле парапета отсутствует тишина, но всё равно слышу собственное дыхание и биение спокойного сердца.
Днём проходив под мостом, видела серебристую вспышку, прыгнувшую с моста. Остановившись в кафетерии неподалёку, прошерстила новостные сводки в поисках нужной информации.
Шмыгаю носом, поправляю толстый вязаный шарф и опять вглядываюсь в черноту города, щедро приправленную огнями зданий, фонарями вдоль берега, сиянием далёких дорог. Москва-река спит, она погружена в долгий зимний сон толстыми и острыми льдами, сковавшими её поздней осенью. То здесь, то там, виднеются резкие ледяные глыбы, припорошенные грязно-серым, а в темноте и вовсе чёрным, снегом.
Пустынно. Лишь изредка, засунув руки в карманы, по обледеневшему тротуару, покрытому солью и песком, спешат припозднившиеся прохожие, похожие на нахохлившихся голубей. Один, два, три… всего десять человек за последний час. Не так много, а мимо меня и вовсе никто не проходил. Тем лучше.
Вновь достав телефон, чтобы посмотреть на время, негромко выдохнула. Она уже должна была появиться. Ждать осталось недолго. На её поиски потратила больше часа, но не разочаровалась. Девушка достойна моей помощи. Да даже если бы и не хотела помогать — не смогла бы пройти мимо. Не могу бросить, не могу уйти.
Над мостом пронёсся острый режущий ветер, от которого глаза мгновенно заслезились, отчего всё расплылось в световые пятна. Вытирая слёзы, вдруг ощутила, как ветер меняет свой настрой. Стало неправдоподобно тепло и сухо.
Началось.
А ты танцуй!
Дурочка, танцуй!
И улыбайся!
Тебе ведь все это действительно идёт…
Женское бессвязное пение раздаётся неправдоподобно громко — шум магистрали, поездов, ночного города смолк, оставив меня наедине с этой песней и пьяной девушкой, нетрезвой походкой, направлявшейся в мою сторону.
Она была бы красивой. Была бы светлой и яркой, если бы не потёки туши по щекам, измазанных ярко-красной помадой губ и щёк, этот жуткий лихорадочный румянец, чёрные волосы, колтунами спутавшиеся на голове, испачканная одежда, порванные джинсы, бутылка дешёвого пойла в руках. Она идёт, шатаясь, горланя во всё горло, зло с отрывом, периодически прикладываясь к горлышку бутылки. Жадные глотки, надрывистый кашель и слёзы, слёзы…
Девушка встаёт рядом со мной, меня не видя. Она смотрит на мутную воду Москва-реки и кривит губы. Её переполняет тьма, злость и гнев, и острое, почти невозможное сожаление.
— Я докажу тебе, сволочь! — кричит она в безмолвные воды летней реки. — А, да пропади оно всё пропадом!
И она бросает бутылку в воду, смотрит с секунду, а затем с лёгкостью перелезает через парапет и, обхватив железку руками, запрокидывает голову назад, улыбается, подставляя лицо тёплому воздуху, закрывает глаза, набираясь пьяной смелости.
— Не стоит, — говорю едва слышно, но для неё мой голос сравним с криком в горах, он отражается эхом, вновь и вновь повторяется в её ушах.
Девушка резко оборачивается, смотрит на меня, а затем в испуге назад.
— Возвращайся, Аня, — продолжаю говорить шёпотом, видя её нерешительность. Она ещё не осознала, что происходит. — Медленно и аккуратно, иначе свалишься.
— Да что меня здесь ждёт? — недоумение сменяется язвительной желчью. — Ничего! — кричит громко, почти в лицо.
— Я не буду повторять дважды — прыгнешь и я на следующую ночь не приду. Так и будешь прыгать, пока воды Москвы-реки не сменятся печальными водами реки Стикс, текущей по Изнанке, — говорю почти равнодушно, зная, что именно такой оттенок голоса заденет девушку больше всего.
— О чём ты говоришь? — хмурится, злится, но парапет держит крепко — уже легче, значит призрачный хмель почти выветрился.
— Давай посмотрим, — кривлю губы в подобии улыбки, а затем достаю из кармана телефон, нахожу нужную заметку и вслух зачитываю:
В ночь на 22 июня 2014 года в водах Москвы-реки возле Андреевской набережной было обнаружено тело, принадлежащее восемнадцатилетней Анне Ивановой. Предположительно, девушка покончила с собой, будучи в состоянии алкогольного опьянения из-за ссоры с любимым человеком.
Представитель пресс-службы Следственного управления СК РФ по городу Москва: «Обстоятельства произошедшего устанавливаются. Проверяется основная версия смерти девушки — суицид»
— Тут много написано, мне дальше читать? — спрашиваю по возможности невозмутимо, догадываясь, как она отреагирует на мои слова.
— Откуда ты меня знаешь? Кто ты вообще такая? Что за бред ты тут несёшь? — закричала она с детской обидой на лице.
— Давай ты сначала вернёшься, а потом мы поговорим, — сказала тихо, как опытный танцор, ступающий по тонкому льду.
От моих дальнейших слов зависит — вернётся ли она, или всё-таки река Стикс заполучит ещё одну душу.
Я смогла её заинтересовать. Смогла добиться от неё желаемого, поэтому она быстро перемахнула обратно, держась от меня на расстоянии. Её глаза, тёмные в ночном свете, пристально смотрели на меня, не в силах оторваться. Ты ещё не знаешь, но для призраков я как мороженое, бесплатное лакомство, тёплая подушка, о которую так любят тереться щеками лежебоки. Находясь под этим влиянием, она не может бросить меня и вернутся в свой бесконечный сон, где раз за разом прыгает вниз, крича от страха, когда разум просыпается от алкогольной спячки.
— Ты умерла, Анна, — говорю терпеливо, а затем подхожу ближе. — В ночь на 22 июня ты прыгнула вниз и утонула. Сейчас пятое декабря 2014 года.
— Да что за бред? — она смеётся. — Послушайте, не знаю кто вы, но спасибо вам — я и правда могла прыгнуть! Вы мне жизнь спасли! Скажите вы что-нибудь другое и я обязательно прыгнула бы, но вы смогли подобраться ко мне, я искренне благодар… — девушка попыталась дотронуться до меня, а когда я отвела плечо, чтобы помешать сделать это, запнулась.
— Анна, посмотри на берег, — говорю негромко, кивком головы ведя в сторону Андреевской набережной.
Девушка вновь улыбается и качает головой. Я пристально всматриваюсь в её лицо, ожидая того момента, когда она всё поймёт. Взгляд медленный и спокойный стремительно теряет силу, брови хмурятся, Анна кривит губы, вновь качает головой, не веря.
