в горячем небе да пыль вихрится за машиной.
— Где же Хастинапур, Кеваль? Это он?
— Кто знает. Сейчас спросим у кого-нибудь.
Подъехали к небольшому поселку. Спросили в храме. Молодой жрец вызвался проводить нас к месту раскопок. Зашагали по песку и камням.
— И много уже раскопали? Многое нашли?
— Говорят, средств не хватает. Да и уверенности нет, что именно это тот самый Хастинапур. Видите, и реки-то нет.
— Но ведь она и уйти могла. Мало ли индийских рек меняют свои русла.
— Конечно, могла. Вероятно, и ушла. Ну вот, смотрите, это раскопки. А я прощусь с вами, мне пора в храм. Только осторожно — здесь змей много.
До змей ли мне было! Под ногами лежал глубокий раскоп, открывавший остатки стен, сложенных из огромных кирпичей. Одни стены шли вдоль, другие поперек. Одни были выше, другие ниже.
Цепляясь за их выступы, я слезла вниз. Я ходила по дну раскопа, оглядывала каждый кирпич, стояла перед их изломами. Думала, что хорошо бы случиться чуду — этим камням заговорить со мной на пустынном кладбище древней культуры. Как хотелось найти на них хоть слабое подобие той естественной волшебной фотографии, так чудесно выдуманной и описанной И. А. Ефремовым в его рассказе «Тень минувшего».
Ведь когда-нибудь обязательно изобретут способ проявлять все, что запечатлено в материи, но я-то не доживу до этого дня. А вот сейчас стою тут между стен какого-то из строений Хастинапура — может быть, дворца царей рода Куру?! — стою и плакать готова от своего бессилия преодолеть время. Один шаг отделяет меня от этих стен, один мой шаг и три (или пять?) тысячелетия.
…Благородные Пандавы всю жизнь свою посвятили борьбе со злом и несправедливостью. И победили…
Кеваль окликнул меня сверху:
— У вас будет тепловой удар, мэдам. И потом — здесь, правда, есть кобры. Поедемте. Вас ждут в колледже, вы опаздываете на лекцию.
И я послушно поднялась из раскопа и поехала в колледж и, извинившись за опоздание, стала читать обещанную лекцию о сходстве русского языка с санскритом, языком древней Индии.
— Наукой пока точно не установлено, какие исторические связи существовали между предками славян и древних арьев, пришедших в Индию, возможно, из причерноморско-прикаспийских областей через Среднюю Азию…Факты родства славянских, в том числе древнерусского, языков с индо-иранскими, особенно с санскритом, поразительны. Да и в современном русском языке, прямо на его поверхности, если мне будет позволено так выразиться, лежат не десятки, а сотни слов, почти неотличимых от санскритских, — говорила я внимательно слушавшим меня студентам.
— Вот, например, санскритское слово «матри» близко к немецкому «муттер», латинскому «матер» и древнерусскому «матерь», но слова «праматерь» и «праматри» встречаются только в некоторых славянских и, в частности, в русском, и санскрите, равно как и слова «деверь» и «девар», «сноха-сношенька» и «снуша» или многие совсем или почти совсем одинаковые числительные: «два» — «два», «две» — «две», «двое» — «двая» и т. д. (Да неужто эти слова звучали там, откуда я только-что сюда приехала?!) Заметное сходство сохранилось доныне в строении русских и санскритских глагольных форм, приставок, суффиксов, а также в тех смысловых изменениях, которые придают приставки и суффиксы именным и глагольным формам…(А ведь и кто-нибудь из Пандавов мог употреблять слово «параплавате», как мы употребляем слово «переплывает», или «уткрита» в смысле нашего «открыто», «вскрыто», или «харша» в смысле «хорошо», или «вар» в смысле «вар», «варить», или «свара» в смысле «свара», «крик», или «суха» в смысле «сухо» или…или…). Это большая проблема, которой следует уделить первостепенное внимание именно сейчас, когда легко осуществить совместную исследовательскую работу русских и индийских лингвистов, — закончила я свою лекцию.
Затем я была приглашена на обязательную чашку чая в кабинет директора. Осмотрев колледж и отобедав с его преподавателями, разговор с которыми походил скорее на продолжение лекции — до такой степени их интересовало все о русском языке, — я, наконец, уехала домой, да и то только после того, как дала моим гостеприимным хозяевам обещание основать у них школу русского языка и приезжать давать уроки два раза в неделю.
Я не смогла выполнить это обещание. Просто немыслимо, физически невозможно ездить по жаре дважды в неделю за 100 миль, хотя меня очень манила перспектива попутно завернуть еще не раз и не два в Хастинапур, герои которого и доныне близки каждому в Индии.
В городе Гургаоне, например, имеется колледж имени Дроны— древнего мудреца и воина, наставника Пандавов в искусстве боя. Перед колледжем стоит и памятник Дроне, будто он жил в этом или самое большее прошлом веке.
Пожалуй, одна из наиболее своеобразных черт индийской культуры — удивительное умение помнить. И не только помнить, но и перебрасывать мостики из древности в современность. Когда встречаешь в газете или слышишь по радио имена героев эпоса, словно это имена всем известных современных политиков, тогда очень четко ощущаешь, что разрыва в культурной преемственности нет, что время в Индии одинаково несет на своих волнах и многие традиции прошлого и свершения настоящего. Народ, весь народ в целом, тысячелетиями хранит в глубине своей души заветы мужества и самоотречения, благородства и высокого патриотизма, — заветы своих далеких-далеких предков, отраженные в эпических поэмах. И когда бы ни поднимался он на борьбу, когда бы ни требовалось ему объединить свои усилия против врагов и притеснителей, — всегда становился он под стяги этих заветов, этих светлых идеалов, отражавших самые лучшие человеческие чаяния.
Есть в Индии места, где очень явственно сгущены столетия. Кажется, что, если бы мог произойти сдвиг во времени, все увидели бы слои минувших веков, подобно тому, как видят обнажаемые обвалами геологические пласты.
Таким местом и является город Мирут. Здесь, в Мируте, в 1857 г. началось великое антианглийское восстание, прославленное «восстание сипаев», зарево которого охватило половину неба Индии. Именно отсюда, с этой земли, двинулись полки индийских солдат в поход против сил угнетения и зла, за правду, за победу справедливости.
В Мируте стоит памятник героям восстания. Я не раз бывала там, сидела возле него на скамейке, в тени цветущих деревьев, разговаривала с людьми. Многие мирутцы приходят в парк к памятнику, гуляют, отдыхают, рассказывают гостям города о его прошлом, о двухлетней истории восстания и трагическом кровавом его разгроме.
Рассказывают они и о другом, более позднем событии — о суде-расправе, о суде-демонстрации, суде, который, по замыслу судей, должен был показать миру, как сильна власть колонизаторов в Индии, а показал, как она слаба: о суде над вождями коммунистического и рабочего движения, начавшегося в 1929 г.
Подсудимых привезли со всей Индии сюда, в небольшой городок,
