уже совсем не боялся, понимая, что точно в каком-нибудь городском госпитале со всеми условиями. А раз так, то и до дома недолго осталось — вот его долечат, и первым же рейсом к родителям. И с наградой на груди. «Дают же там, вроде, награды за ранение?» — думал он, мечтательно рассматривая черный от какой-то гари потолок.
— Может, ему аспирин дать? — спросил вдруг доктор кого-то за дверью, проходившего в это время мимо.
— Что? Какой аспирин? Ты его видел там вообще? Он еще от наркоза не отошел — ты его уже аспирином пичкаешь. Говорю, одеяло второе набрось, и хватит с него.
После этих слов доктор вышел из комнаты, и Андрей снова остался один, с градусником под рукой. Он лежал почти неподвижно, боясь уронить его, потому что в таком случае он провалился бы ему за спину, а значит, пришлось бы двигаться, чтобы его найти. Много двигаться. Андрей не мог себе этого позволить.
Когда доктор в очередной раз вернулся к нему в палату, чтобы снять градусник, Андрей уже смог выдавить из себя первые с пробуждения слова, пусть хриплые, отрывистые и слабые:
— Где… я?
— О, уже говорим, — констатировал доктор, вертя в руках термометр на свету. — Тогда через час тебя поднимем.
— Куда?
— Тест пройти.
Видно было, что доктор не особо хочет удостаивать Андрея развернутыми ответами, и потому уставший от произнесенных слов больной просто замолк и опять уставился в потолок. Доктор же, стряхнув градусник, снова вышел за дверь, которую так и не мог разглядеть Андрей из-за боли в голове и шее.
Через час Андрею действительно стало гораздо легче. Он сумел даже приподняться на кровати и осмотреть свою комнату повнимательнее, но ничего нового для себя не увидел. Разве что стало ясно, что та самая дверь была железной, с глазком вовнутрь и с наружными замками. Внутри замков не было. Что-то замерло в этот момент у него в груди, какое-то чувство томительного неведения — угрожающего и тревожного.
Тогда Андрей решил, что может, по крайней мере, осмотреть тот нарост, который нащупал после пробуждения своей вялой рукой. Он приподнял афганку вверх и увидел свой худой, ввалившийся вовнутрь живот. Еще выше, над самым пупком, была наклеена какая-то марля с багровыми пятнами, скрывавшая тот самый бугорок. Аккуратно пощупав его рукой, Андрей попытался снять марлю, но почувствовал, что будто сдирает с себя заживо кожу, и тут же остановился. Видимо, там была какая-то рана, а теперь марля присохла к ней, и так просто ее было не снять. Еще пару раз попытавшись приподнять хотя бы краешки этой марли, Андрей бросил это дело и лег обратно на кровать. Голова все еще болела, а в горле было сухо настолько, что казалось, будто там песок.
«Полежать бы еще часик», — думал он, закрывая тяжелые веки.
IV
Полежать Андрею не дали — через несколько минут в комнату снова вошел врач, но не один, а с солдатом, державшим в руках автомат. Наметанным глазом Андрей заметил, что тот по какой-то причине снят с предохранителя. Также он заметил и то, что форма солдата совершенно не была похожа на форму советской армии. Не было на ней ни погон, ни нашивок. Вообще никаких обозначений. Что-то промелькнуло в голове Андрея, но он тут же отбросил эту мысль, сказав себе, что, возможно, это так одевают охрану в госпитале. Он не хотел об этом думать, не хотел считать себя обреченным, чувствовать себя в опасности тогда, когда она уже, казалось бы, миновала его. Он обманул смерть и хотел в это верить до конца. Чего бы ему это не стоило.
— Пойдем, — сухо произнес доктор, сделав Андрею знак рукой, чтобы тот шел за ним, и вышел, оставив одного охранника.
Андрей медленно встал, и ноги его подкосились от боли в правом бедре, но он чудом удержал равновесие и прошел за доктором. Охранник, как-то подозрительно глядя, направился за ним, замыкая колонну.
Наконец он вышел наружу и может теперь осмотреть, где же он. Этого мгновения он ждал уже давно, думая, что если он увидит, что за этой железной дверью, вся его тревога уйдет. Быть может, он увидит улицу? Город? Гражданских, шастающих по улицам, молодые парочки, стариков? Но ничего этого не было. Попав за дверь, он оказался в узком коридоре, испещренном водопроводными трубами и устеленном желтым и уже стареющим линолеумом. С труб капала вода, отдаваясь эхом по длинной кишке коридора. Не было тут ни парочек, ни стариков, даже окон не было. Но, несмотря на это, было очень ярко — лампы светили сильнее, чем у него в палате.
Доктор обернулся на него, на долю секунды остановившись в проходе, и кивнул, чтобы тот шел за ним, а охранник, увидев, что пациент замешкался, пихнул его автоматом в спину.
— Не отставай, — произнес доктор, снова продолжая путь по коридору.
Они прошли метров двадцать, и доктор наконец остановился у деревянной двери без каких-либо надписей, открыл ее и рукой указал Андрею войти. Тот с сомнением зашел внутрь, еле волоча ноги.
Теперь он оказался в небольшом кабинете, заставленным шкафами с папками. В нем тоже не было окна, и это все больше начинало раздражать Андрея. Раздражение же последние несколько минут сменялись тревогой и обратно. Посередине кабинета стоял деревянный стол, на котором помещались какие-то бумаги, папки и пишущие принадлежности. За столом же сидел мужчина средних лет, гладко выбритый, с совершенно спокойным и равнодушным лицом. Он что-то заполнял и даже не обращал внимания на вошедшего.
Андрей какое-то время стоял в нерешительности, даже сесть не мог, хотя силы и покидали его. Мужчина же все продолжал писать, медлительно, иногда перелистывая страницы тетради и всматриваясь в содержание. Через две минуты он все же посмотрел на Андрея и сказал:
— Садитесь.
И после этого он снова уставился в тетрадь. Андрей присел, сдерживая дрожь в коленях и опираясь на спинку стула. Он боялся даже посмотреть на человека, сидевшего теперь перед ним, и потому просто сидел, рассматривая собственные руки. Трудно сказать, были ли в его голове мысли в этот момент, однако совершенно точно то, что сам он сосредоточиться не мог ни на одной из них, а слышал только биение собственного сердца, колотившего медленно, но сильно.
— Как здоровье? — спросил наконец мужчина, не отрываясь от тетради.
— А? Хорошо, — машинально ответил Андрей.
— Головокружения есть?
— Есть. Небольшое.
— Головная боль?
— Да.
— Хорошо.
«Чего хорошего?» — тут же подумал Андрей, разглядывая трещины в столешнице.
Мужчина же продолжал
