направляется именно к ней, она испугалась, да и Щеголев смутился. «Получается, что я ее преследую, — подумал он. — Еще, не дай бог, шум поднимет».
Девушка, меж тем, выбралась из толпы и направилась через дорогу к автоматам с газированной водой, Щеголев догнал ее на полпути и, не дав ей возможности что-либо сказать, вынул из кармана письмо:
— Ваше?
— Так это вы? — ахнула девушка.
— Я! — сказал Щеголев. — Пейте воду и давайте поговорим — времени у меня в обрез.
Подойдя к автомату, девушка бросила в прорезь три копейки и хотела угостить водой с сиропом Щеголева, но он отказался. Тогда она быстро выпила сама, и они направились в небольшой скверик, раскинувшийся у кинотеатра.
Скамейки были все заняты, и, оценив обстановку, Щеголев предложил:
— Идемте-ка вот по этой улице.
Он кивнул направо.
— Ну, я вас слушаю, — сказал Щеголев, когда они прошли по тротуару шагов пятнадцать и выбрались на большой пустырь. Он оглянулся — вокруг никого не было.
— Во-первых, как вас зовут? — спросил Щеголев.
— Вера, — откликнулась девушка. — Я хотела рассказать насчет туфель...
Она запнулась и покраснела.
— Ну, ну, рассказывайте, не стесняйтесь. Вы работаете в магазине?
— Да.
— В каком?
— Во втором обувном.
— Это который в новом микрорайоне, на берегу речки?
— Да, он самый.
— И что же происходит в вашем магазине?
— А я сама разобраться не могу.
— А все-таки?
— Что-то с туфлями. По-моему, они ворованные или липовые.
— Ворованные? Вы уверены в этом?
— Нет. Но я случайно услышала разговор. Нефедова с Татьяной Васильевной. Они спорили насчет денег, как делить...
— Это кто такие?
— Нефедов — директор, а Татьяна Васильевна — заведующая отделом.
— Скажите, Вера, а какая обувь к вам поступает? Я имею в виду местную...
— Разная. Туфли-лодочки, знаете? Женские.
— Ну. А еще?
— Сандалеты.
— Какие?
— Ну... такие, с двухрядным швом без накладного ранта.
— Понятно, — уверенно произнес Щеголев, хотя понятия не имел, что такое «накладной рант». — Вы больше никому не рассказывали об этом?
— Нет. Только маме. Она уборщицей работает в нашем магазине. Я сказала ей — надо бы в милицию сообщить. А мама испугалась: «Не ходи! Тебя же выгонят из магазина, если узнают. А у тебя больное сердце, и ты работаешь рядом с домом». Но я все-таки ничего маме не сказала и решила пойти.
— Тайно от мамы? — улыбнулся Щеголев.
— Ага.
— Молодец!
— Что же мне сейчас делать?
— А что вы делали все время?
— Продавала туфли.
— Вот и сейчас надо продавать туфли.
— Но я не хочу продавать уголовные туфли.
— Как вы сказали? «Уголовные туфли»? — Щеголев рассмеялся.
— А что, разве не так? Мне Лида, подружка моя, давно уже рассказывала. Я, говорит, думала, я живу, а теперь вижу, что значит жить. Дома — ковры да хрусталь. А откуда у них это? И разве нельзя их забрать?
— Кого?
— Ну, Нефедова нашего и Татьяну Васильевну.
— А за что? — спросил Щеголев.
— Как за что! — воскликнула Вера. — Я же сама слышала... И потом ревизию можно сделать... Ведь можно?
— Можно ревизию, — успокоил ее Щеголев. — Только не сразу. А пока хотите нам помочь?
— Хочу. А что мне надо делать?
— Ничего. Но, во-первых, ни в коем случае никому не говорите о нашей встрече. И если что узнаете, не подавайте вида, что это вас заинтересовало.
— И сколько так может тянуться?
— Я не знаю. Наверное, долго.
— Сколько дней?
— Боюсь, что не дней, — вздохнул Щеголев. — Может быть, недель.
— И все это время продавать уголовные туфли?
«О, господи, — подумал Щеголев. — Что мне делать с этой девочкой?» Тут он подумал, что ведь это действительно мерзко продавать эти туфли. Но как объяснить девочке в красной косынке, что никаких мер они не предпримут, пока не разберутся во всем досконально...
— Откуда местные туфли поступают? — спросил Щеголев.
— Импортные с базы. А местные — из райпромкомбнната «Заря».
— Это от Курасова, что ли?
— Да, от них, — сказала Вера и взглянула на часы.
«Ба, — хватился Щеголев. — Ведь она курсанта будет ждать у кинотеатра. А он же не придет. Уехал курсант на задание. Надо ей тонко намекнуть».
Он нерешительно глянул на нее, на родниковые глаза, кротко мерцавшие под разбежавшимися врассыпную ресницами, и так тепло коснулся его нежный запах ее волос и губ, обветренных, покоричневевших...
Прошелестел ветер, платье на девушке вспорхнуло и казалось, она, легкая, как одуванчик, полетит сейчас над улицей, над черепичными крышами домов, над пустырем. Ветер пошумел немного, вздыбился пыльными смерчами на пустыре и внезапно стих.
Щеголев глянул на часы — надо спешить. И вдруг понял — как хотелось ему побыть этот вечер с Верой, посидеть в кино, даже посмотреть эту сентиментальную картину, сидя где-то в заднем ряду...
Мысль о фильме не выходила у него из головы, когда они возвращались назад к кинотеатру, он пытался отогнать эти настойчивые мысли, но ничего не получалось.
— Вам сколько лет? — неожиданно для себя спросил Щеголев.
— Восемнадцать, — сказала Вера. — А что?
— Я хотел сказать... хотел сказать, — не глядя на нее, произнес Щеголев, — просто так. Вы, наверное, курсанта ждете, — уклонился он в сторону. — Так он не придет. Это я вам точно говорю. Они... Они сейчас уже разъехались.
— А вы откуда знаете?
— Интуиция, — помялся Щеголев.
Он вытащил из кармана блокнот, вырвал из него листочек, черкнул на нем номер телефона и протянул листочек Вере.
— По этому телефону вы можете связаться со мной. Если что узнаете нового, обязательно позвоните.
— А если нет?
— Если нет? Звоните все равно. Только вот что, Вера, будьте осторожны. Впрочем, вы отличный конспиратор... «Красная косынка»...
Щеголев опять улыбнулся, и она улыбнулась в ответ.
— И еще раз — никому ни слова о нашей встрече. Условились?
— А маме?
— Ах, маме! Что ж... Впрочем, нет, и маме не надо.
Они расстались. Он даже не смог ее проводить, потому что опаздывал на обыск, извинился, и, остановив попутную машину, уехал.
Вера позвонила на третий день, сообщила, что особенно
