посредством радикальной скорости соприкосновения мифологик. То есть войну можно объяснить некоторой формулой скорости соприкосновения некоторых субстанций, которая сопровождается некоторой эстетической формой собственного выражения. Значит если скорость восприятия мифологии вызывает её радикальное неприятие, значит воспринимаемый мир тотально доносит собой собственную самость, или идёт войной.
Так как актуально-рассматриваемые позиции учёных существовали ранее чем нечто появившееся позднее, война с учёными будет необходима тем более, чем радикальнее за мной будут развиваться позиции; в следствии с этим чем мягче я буду рассуждать о том, будет война или нет, тем менее она свершится, так как впоследствии я вернусь в парадигму учёного и посвящу рядом следственных вопросов собственную, «научную» жизнь. Отсюда видно, что приятие и неприятие идей необходимы из скорости соприкосновения идей; здесь если я прибегну к тому, о чём сказал ранее, а именно о включении эзотерики в субстанцию научного знания, мы столкнёмся не с войной, а с подлинным, внутренним смещением политического полюса, то есть можно сказать, что обнаружим смерть в себе.
Тут утверждается, что можно умереть в себе, и это есть подлинный акт преображения природы, общества и человека, и именно посредством такой смерти человек преображается то множество раз, которое позволяет ему выражать инаковую эстетику собственной самостью. Здесь, конечно, следовало бы установить корреляции и привести доказательную базу, но пусть на данный период времени это останется в рамках анекдота, пока отважный автор не вспомнит знаменитый закон сказок, где людоед всегда в уродливом замке, а принц всегда на белом коне, и затем не начнёт анализировать формы персонажей с тем необходимым внутрифилосовским преображением парадигмы мышления, посредством которым можно отличить зайца от петуха не как символа сексуальности, а как символа труса и бойца. Здесь научное мышление без эзотерического бессильно, а потому диктат того, что смерть из себя ведёт к эстетическому преобразованию, как и преобразованию духовному утверждается как радикальный тезис.
Смерть в себе несущая мной же говорит о некотором волевом качестве, посредством которого эта смерть вступает в собственную силу; значит характер этой смерти проистекает посредством сторонней воли, где её истоки можно определить и как в войне, и как следствии некоторого фактора извне, который вступил в пределы субстанции на полных её правах. То некоторое право существует в следствии с ритуалом и сопутствующем мифом, и в следствии с этим отрицая эзотерику, научное знание признаёт только собственный миф, и впустив собственным мифом эзотерику в себя же, научный мистицизм преобразуется в область «незнания», уничтожающаяся собственной же самостью. Некоторое волевое качество же происходит не много ни мало лишь посредством выражения политики, то есть выражением идеи в мире, и установив здесь, что наука как политика организовала собственную субстантивность, можно понять, что качеством политической субстанции является способность смерти в себе, в отличии от смерти посредством войны, то есть посредством восприятия мифа, направленного с радикальной скоростью.
И здесь понятно, что подлинно-политическое должно быть из себя перерождённым, и этого сделать невозможно без того следствия, что в момент если угодно «герметизации» идеи в политику была с собой в себе же занесена некоторая структура, ведущая эту самую субстанцию к такому перерождению, которая в следствии с собственной же необходимостью преобразует эстетику и являет во времени множество форм.
Переключу интерес.
Субстанция, в которую невозможно быть включённым посредством ритуала есть субстанция, на которую пойдут войной. Проблема же заключается в том, что бесконечное множество мифологик и являющихся в политике субстанций от них исходящих есть прежде всего акт ограничения этим самым политическим мышлением. И дабы лишить человека политического мышления чтобы избавиться от соответствующих оков инициатической науки потребуется такой человек, который посредством своего рождения уже включён в область всех политик, слившихся в едином поле того, что сам человек будет созерцать в своей мысли как метамиф. Организовав соответствующий интерес к метамифу как потенциальной возможности восприятия человеческим телом здесь научное мышление иногда переходит в раздел религиозного содержания, в котором миф о некотором чувстве (или его отсутствии) есть метамиф, из чего исходит вся политика вселенной.
Стоит-ли утвердить на этом моменте, что здесь мы видим развитие идеи ритуалистики в углублённое инициатическое русло? По всей видимости так оно и есть, особенно в том, что касается вопросов идеи о «втором рождении» при принятии религиозного ритуала. Становление такого религиозного института конечно весьма известное событие в научной действительности, и в пределах диалектики не несёт смысла к рассмотрению. А вот что касается эпиозда, в котором мы начнём отрицать если не смерть науки на этом моменте, но смерть религиозного института, то следует устремить свою мысль к идее, что тотальная власть одного чувства над остальными как политика религиозной метамифологии должна быть устранена; взамен её человек должен сразу рождаться со всем достаточным спектром эмпирического содержания, дабы само его первое рождение уже должно быть и первым, и вторым рождением по историческому факту установления расовой политики, которая пошла в сторону чувственного развития общества.
Если здесь понять, что политика выраженная в биологии устанавливающая единый политический диктат выраженный в генетическом наследии этой самой политической одержимости, а потому по факту и политической импотенции есть лишение человека его «политичности» и превращении его в следствии с этим в животное есть вывод о том, сколь логически человечеству предрешено отказаться от собственной человечности, и как следствие, сколь опасно вверять учёным их же политическую организацию лишённую внутри себя как продолжение из себя же религию и её институты.
Мёртвый фетиш как реальность
И вот в связи с тем, что минувшие страницы не были направлены в миф науки, я предстал перед миром собственной политики, чей полюс направлен в следственное существование биологии как истинной политики науки. Организовать её манифест не есть занятие достойное в следствии с тем, что полюс её столь фантастичен, сколь невозможно представить, как представить всё то, что обозначили до этого политики. Понятно, что основной идеей здесь рассматривается не восхваление прогресса или регресса человеческого развития на биологической почве, и не столько отказаться от человечности как таковой в сторону его аналогов войной меняющей его форму и качества, оставляя при этом саму субстанцию, а сколько саму смену его субстанции посредством смерти в себе. Оставить не личность, не общество, а самого человека как мёртвый антропологический фетиш, так как подлинная сущность науки, её подлинный миф есть не «известное как область», а «неизвестное как самоцель». Не уничтожение человека, а поиск истинного человека по факту собственного рождения как рождения политического, религиозного и в себе. Этих людей как рождённых политически в метамифе следует здесь понимать
