учения, было перекопано несметным количеством траншей, рвов, ям. В них падали сотни людей: живые на мертвых, мертвые на живых. Люди топтали и давили друг друга. Над полем неслись стоны, вопли.
По официальным данным, тогда на Ходынском поле погибло 1282 человека, по слухам и прикидкам — во много раз больше. Николай II узнал о происшедшем уже утром — в половине десятого. В полдень он все же отправился вместе с императрицей на Ходынское поле участвовать в продолжении коронационных торжеств. К этому времени трупы были уже убраны, снесенные ранним утром заборы и поврежденные деревянные строения восстановлены, следы давки на поле замаскированы. Однако царская поездка была все же омрачена: по дороге августейшей чете встретился караван подвод, вывозивших последние трупы с Ходынки. Царь остановил карету, поговорил с возчиками, но те почти ничего не смогли рассказать о случившемся.
Когда Николай II появился на Ходынском поле, его приветствовала праздничная ликующая толпа. На ветру реяли флаги, гремела торжественная музыка. Императору вспомнился утренний разговор со своим родным дядей — великим князем Сергеем Александровичем, с которым он советовался, нужно ли ему ехать на Ходынское поле после неслыханной трагедии. Великий князь, руководивший всеми коронационными торжествами, был безапелляционен: «Непременно нужно; нельзя попадать во власть к обстоятельствам. Государю необходимо быть выше их!» И теперь, появившись на злополучном поле, император поневоле вспомнил этот разговор, вновь задавая себе мучивший его вопрос: «Неужели дядя Сергей прав? Неужели?»
Огромная разукрашенная красочными гирляндами беседка была полна почетных гостей, сиял медью труб гигантский симфонический оркестр. Император знал, что должна быть исполнена праздничная кантата, специально написанная к торжеству руководителем этого оркестра знаменитым музыкантом Василием Ильичем Сафоновым.
Маэстро подвели к императору для краткого представления. Василий Ильич явно волновался: не столько из-за впечатления, которое может произвести его музыкальное детище, сколько из-за сомнения, стоит ли после происшедшей утром катастрофы исполнять это наполненное ликующими звуками произведение.
Великий князь Сергей Александрович, представляя маэстро императору, не скупился на похвалы:
— Вот наш кудесник музыки — композитор, пианист, главный дирижер симфонических концертов Московского отделения императорского музыкального общества, очень талантливый человек.
Василий Ильич быстро поклонился и растерянно спросил:
— Что прикажете исполнять?
— Как что? Вашу программу, — удивленно подняв бровь, процедил Сергей Александрович.
У Сафонова на языке буквально вертелась просьба разрешить его оркестру для начала исполнить в память о погибших реквием Моцарта, но он не решился попросить об этом. Осталась неозвученной заготовленная фраза: «Реквием не испортит торжеств, а лишь предварит мою праздничную кантату».
Музыкант, нерешительно замявшись, опросил то ли у императора, то ли у великого князя:
— Можно ли начинать?
— Начинайте, немедленно начинайте, — ответили те в один голос.
Направляясь к своему дирижерскому возвышению, Сафонов мучительно размышлял о том, что по-хорошему нужно было бы отслужить сейчас же на этом ноле молебен в память о погибших здесь всего несколько часов назад людях. Он, конечно же, не догадывался, что подобные мысли были не только у него.
Много лет спустя граф С. Ю. Витте, присутствовавший на этом концерте, написал в своих воспоминаниях: «…к моему удивлению, празднества не были отменены, а продолжались по программе: так массою музыкантов был исполнен концерт под управлением известного дирижера Сафонова; вообще все имело место, как будто бы никакой катастрофы и не было. Только на лице государя можно было заметить некоторую грусть и болезненное выражение. Мне представляется, что, если бы государь был тогда представлен собственному влечению, то, по всей вероятности, он отменил бы эти празднества и вместо них совершил бы на поле торжественное богослужение. Но, по-видимому, государю дали дурные советы, и не нужно было быть особенно прозорливым, чтобы понять, что советы эти исходили от московского генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича, женатого на сестре императрицы».
Витте, можно сказать, прочитал мысли Сафонова. Однако мысли мыслями, а в тот момент дирижеру нужно было выполнять царскую волю. Маэстро взмахнул палочкой — и над Ходынским полем грянул гигантский симфонический оркестр. Победно зазвенела мажорная медь оркестрантов, весело засеребрились пронзительные трели скрипок и альтов, радостно заухали ударные.
Император чутко вслушивался в многоголосье звуков, разносившихся над Ходынкой, но странно: они вызывали совсем не праздничный отклик в его душе. Скорее наоборот: ощущение щемящей тоски и грядущей опасности овладело им. Николай Александрович помрачнел и насупился. Потом закрыл глаза и забылся. Недобрые предчувствия стали одолевать его: «Пожалуй, впереди отнюдь не праздник жизни, а такие потрясения и катастрофы, в сравнении с которыми даже сегодняшняя померкнет. И я, российский самодержавец, принужден буду царствовать среди этих потрясений?! Да, мой отец счастливо избежал грандиозных катаклизмов, а мне, пожалуй, их не избежать. Неужели впереди новые катастрофы? Катастрофы?! Катастрофы!».
Гремела над Ходынским полем магическая музыка, пророча, предсказывая, пугая.
…Те настроения, которые обуревали императора тогда на Ходынском поле не исчезли, не развеялись со временем. Спустя годы, он признавался: «У меня более чем предчувствие, что я обречен на страшные испытания и что я не буду вознагражден за них на этом свете». И еще: «Сколько раз я применял к себе слова святого Иова, ибо ужасное, чего я ужасаюсь, то и постигло меня, и чего я боялся, то и пришло ко мне».
Напомним: начало его коронационных торжеств, выпало на день памяти св. Иова Многострадального. Кто знает: чего в этом совпадении больше — знамения судьбы или банальной случайности? Молено лишь безошибочно утверждать, что история, наделенная даром изощренного драматурга, отвела ему на своих подмостках роль трагического персонажа. Проклятие Ходынки настигало его везде.
Эпоха царствования Николая II, отмеренная на историческом календаре 23 годами, вобрала в себя «финиш» XIX века и «разбег» ХХ-го. В ней четко выделяется первое десятилетие как период классического самодержавного правления. Все последующие годы явились различными ступенями и этапами отхода от безраздельного самодержавия. Своеобразным российским феноменом такого отхода стала думская монархия, оформившаяся после создания Государственной Думы, учрежденной царским Манифестом 17 октября 1905 года.
Нельзя не сказать и еще об одном весомом факторе, придавшем особую специфику последнему десятилетию правления Николая II. Это — фактор воздействия на ход принятия решений со стороны Г. Е. Распутина, посещавшего царский дворец с 1907 года. Семнадцатого декабря 1916 года Распутин был убит в Петербурге во дворе дворца князя Феликса Юсупова. Кстати, среди его убийц — двоюродный брат Николая II великий князь Дмитрий Павлович.
Известно, что Распутин внушал императору и императрице: его гибель повлечет неизбежно и их уход из жизни. Можно гадать, было ли его предсказание только глубоко продуманным вариантом самозащиты. Однако не подлежит сомнению, что сам Распутин бесспорно рассматривался царской семьей как своеобразный фактор своей самозащиты. Воспитатель царских детей П. А. Жильяр
