мозоль наступила. Подбодрить, объединить в отряды, вооружить программой действий. Начать с малого: бить исподтишка комиссаров да комитетчиков, нагонять страху на других, а придет время — подняться всей неоглядной силой да так тряхнуть мужицкую власть, чтобы вся Россия застонала…»
Я представляю себе этот разговор в избе на окраине Туринска. Низкий потолок, керосиновая лампа, за жарко натопленной печкой шебаршат тараканы. Когда Тюнин поднимается и, прихрамывая, начинает расхаживать по неровным половицам, тень его, ломаясь в простенках, мрачно мечется. Его осевший голос, блеск пенсне, эта уродливая тень возбуждающе действуют на Толмачева, и он слышит гул лихих эскадронов, беспощадный свист своей офицерской шашки…
О кое-каких наставлениях Михаила Тюнина прапорщик Толмачев рассказывает в своем дневнике. В частности, Тюнин советовал разыскать Афанасия Мугайского, у которого должны быть подробные инструкции полковника Казагранди[4], в дела Мугайского не вмешиваться, начинать формирование нового отряда. Когда у Толмачева соберется сотни полторы, он должен сообщить об этом Тюнину через настоятельницу женского монастыря Евгению Гигину.
Как видим, предположения, что к трагедии, разыгравшейся по дороге в Верхнюю Синячиху, причастен и прапорщик Василий Толмачев, небезосновательны.
Только в апреле добрался Василий Толмачев до родного дома. Отец отпарил его в бане и той же ночью увел за реку Тагил в таежную глухомань, где в домовито оборудованных землянках и в скитах старообрядцев скрывались от призыва в Красную Армию сыновья местного кулачества и недавние верноподданные Колчака. На первых порах у Толмачева набралось сорок человек, его помощником стал Илья Берестнев, местный крестьянин, тоже колчаковец.
— Больше будет, Илья Семенович, — подбадривал Толмачев Берестнева и стучал себе ребром ладони ниже затылка. — Продразверстка вот где сидит у мужиков. Без нашей указки начинают вспарывать животы продотрядникам, а за это Советы не жалуют. Куда таким мужичкам деваться? Только к нам. Вот подсоберется больше — так тряхнем, что…
Говоря это, Толмачев верил, что придет время — тряхнут.
А силы действительно зрели. Земля Урала и Сибири не остыла от прокатившегося по ней огненного вала гражданской войны, подспудно шаяли еще угли под пеплом, раздувались остатками разбитых колчаковцев. Эсеровско-кулацкие мятежи под демагогическим лозунгом «Советы без коммунистов!», охватившие всю европейскую часть России и часть Урала и Западной Сибири, унесли еще тысячи жизней.
Толмачев не стал откладывать свою встречу с главарем соседней банды Мугайским до поры, когда установятся дороги. Ночью, увязая в ноздреватых, подточенных весенним теплом сугробах, пробрался он в лесничество тридцатидвухлетнего брата своего Александра Толмачева. Тот снарядил ему розвальни, дал в провожатые одиннадцатилетнего сына.
— Если наскочишь на кого из краснюков, прячься где-нито в кустах, а Ильюшка отбрешется. Тятька, мол, в Топорково послал, — растолковывал он брату.
Отряд Афанасия Мугайского обосновался на берегу реки Вязовки в охотничьих избушках. Афанасий — высокий, с пегой щетиной на длинном лице — встретил Толмачева с нескрываемой радостью. Выходит, не врал полковник Казагранди, что не одни мужики взялись за топоры и берданки. Вон уже боевые офицеры прибывают к ним на помощь.
О совместной борьбе договорились сразу. Бить продотрядников, сжигать комбеды, грабить ссыпные пункты, всячески препятствовать объявленной мобилизации в Красную Армию.
Таким образом у Советской власти появилась новая проблема — борьба с дезертирством. Парни глухих деревень, запуганные кулачеством и духовенством, уходили в леса, пополняли ряды бандитских шаек.
В тот период и родились новые органы Советской власти — комиссии по борьбе с дезертирством. Они вели широкую пропагандистскую работу, а когда вынуждала обстановка, вместе с подразделениями ВЧК, милиции и Красной Армии брались за оружие.
Толмачев и Мугайский договорились слияние отрядов провести, как только подсохнут дороги, улучшится связь с деревнями, снабжение продовольствием, а пока решили действовать самостоятельно, в зависимости от обстановки.
Как они действовали, рассказывает вот этот документ — докладная записка старшего милиционера Г. Беленкова:
«Я, старший милиционер Топорковской волости, откомандировал трех милиционеров: Санина Гавриила, Михайлова Петра и Кислицина Константина, и с ними откомандировано три продармейца, которые находились на ссыпном пункте 19 апреля. Убиты 20 апреля в 12 верстах между деревень Кыскиной и Комельской в логу. 26 апреля туда поехал представитель из губернии товарищ Клементьев Михаил Иванович, который проводил собрание, и тоже убит…»
В этой же архивной папке другой документ, но датирован он не апрелем, а двумя месяцами позже — июлем 1920 года: рапорт начальника Алапаевской уездной милиции Аркадия Кононова. Он как бы дополнял то, о чем сообщала газета «Уральский рабочий» 28 июля 1920 года.
«Около городского дома РКП собралось 2500 человек… В 5 часов 30 минут 9 июля трупы (Рудаковых. — А. Т.) были направлены на братскую могилу для погребения…
На братской могиле много говорило ораторов (Из других источников известно, что выступали коммунисты Алапаевска Постников, Просолупов, Балакин, Подкорытов. — А. Т.), сделаны ружейные залпы. Арестованные мною бандиты стояли у гробов Рудаковых лицом к толпе».
К рапорту приложена фотография. Правда, она сделана не у братской могилы, а в лесу, на месте убийства. Останки Рудаковых убраны в обитые кумачом гробы. Гроб Евгения Ивановича Рудакова покоится на шестах, которые держат люди в шинелях, шесты с гробом Клавдии Николаевны в руках женщин, головы которых покрыты белыми косынками с красным крестом. Позади — скопление крестьян, от престарелых до мальчишек четырнадцати-пятнадцати лет. Над головами процессии натянутые на древки полотнища с лозунгами: «Да здравствует Советская Федеративная республика!», «Да здравствует Третий Интернационал!»
Впереди этой траурной колонны двое в гимнастерках, перетянутых ремнями с портупеей, с наганами на правом боку. Тот, что повыше, — Аркадий Кононов, начальник Алапаевской уездной милиции, второй, похоже, волостной военком Долганов.
Еще совсем недавно, сразу после первомайского митинга, начальник милиции Аркадий Кононов, расхаживая по скрипучим половицам своего кабинета, рассказывал круглолицему, с лихо закрученными усами Рудакову о положении в Топорковской волости. Убитые, о которых докладывает старший милиционер Беленков, не первые жертвы бандитов, а добраться до этих бандитов милиция пока не может.
— Ты же знаешь, какая буза охватила Топорковскую волость, — говорил Кононов. — Военком там Федот Долганов — мужик стоящий, но что он сделает, когда людей кот наплакал. И милиция сразу трех потеряла… Ваську Толмачева сыщите да Афоню Мугайского. Мои ребята сообщают, что в их бандах за четыре сотни перевалило. Надо разагитировать молодых и бородатых дураков, чтобы отлепились от них. Бедняков малосознательных в шайках много, обещай от имени Советской власти — карать не будем, простим. Ну а всяких Иконниковых да Берестневых, что с Колчаком ходили… Придется рубить — так руби до самой сидячки.
За окном голубое безоблачное небо, буйно зеленеет в палисаднике крыжовник, начинает и тополь расправлять маслянистые клейкие листочки… Сознавал Рудаков — надо ехать. Но как быть
