именно Дурной командовал варварской ордой лоча и дауров) доставили в Пекин, за него взялись уже настоящие доктора. Но несколько месяцев у него даже говорить толком не получалось. На любом языке. На ноги пленник встал лишь к зиме.
Тогда-то его впервые и повели к императору. Еще к предыдущему, Фулиню. Долго наставляли, как и что делать, как восхищаться сиятельным императором, как вымаливать у него прощение, как клясться в верности… Дурной всё послал к известной матери, устроил во дворце (в тот раз это был главный дворец для приемов Тайхэ) форменный скандал, хотя, сам на ногах еле держался.
Надеялся, что отрубят ему голову — и дело с концом. Жить с осознанием, что всё им созданное погибло, было противно.
Однако, маньчжуры почему-то зациклились на желании переманить страшного лоча к себе на службу. Первый год его старательно обрабатывали, водили то в один дворец, то в другой. Калека-оборванец имел личные встречи с такими великими людьми, как Аобай, евнух У Лянфу, беседовал с каким-то придворным буддистским ламой. Даже к великой царственной бабке Сяочжуань Вэнь водили (она, кстати, произвела на пленника наибольшее впечатление). Дурной неизменно рвал на груди рубаху и рычал яростно (насколько это получалось в его состоянии), что клятым Цинам служить ни за что не станет!..
А потом в славном городе Пекине закрутились такие дела, что не до какого-то несчастного лоча стало. Дурной сам не понимал, как за последние 10–12 лет империя не рухнула под грузом собственных интриг. Дикого северного варвара время от времени вспоминали. Вытаскивали, отряхивали пыль, обряжали в карикатурное варварское тряпье (чтобы смотрелся красочнее) и вели на какое-нибудь очередное торжество, где упражнялись на нем в самовозвеличивании. И неуклонно предлагали поступить на службу. А Дурной…
А что Дурной? У любого горя есть свой срок годности. Даже самые острые чувства — ярость, боль, злоба на собственное бессилие — с годами стали тускнеть. Навалились на пленника бесконечные тоска и апатия. Император великий и ужасный? Хорошо, признаю. Император милостивый и жизнь тебе, бедолаге, спас? Да, пожалуйста! Он выучил все правила коутоу и прочих телодвижений при больших особах. Спокойно их все выполнял, не чувствуя ни грамма стыда. Когда не осталось гордости, какой может быть стыд?
И лишь в конце пленник неизменно говорил «нет». Уже без пафоса в голосе, без рванья рубахи; спокойно и даже машинально. Маньчжуры машинально хмурились и отправляли строптивого пленника пылиться на полку. Они тоже уже перестали злиться и спрашивали для проформы. Как будто у местных чиновников имелся план по предложениям службы, и его просто надо было выполнить.
…Дряблый евнух вывел варвара из зала приемов в темный коридор.
— Забирай! — крикнул он, и из темноты выступил воин столичной стражи.
Ин Мо. Вот уже более десяти лет, этот низший командир был для Дурнова и папкой, и мамкой. Вся оставшаяся у пленника эрзац-жизнь зависела от этого немолодого уже китайца. Но и жизнь Ин Мо тоже зависела от того, на месте ли находится северный варвар, жив ли, здоров. С каждым годом страж всё меньше охранял Дурнова и всё больше его опекал.
— Идем туда, Шаци, — махнул Мо головой на дверь. — Надо ждать.
Шаци. Пленника в Пекине, конечно, переименовали на свой манер. В отличие от русских, их больше интересовало полное имя пленника — Александр. Которое, конечно, исказилось до неузнаваемости в Ялишанду. Откуда-то проведали они и о прозвище разгромленного атамана, которое просто перевели: Шаци. Дурак. Вообще, Санька сильно подозревал, что он был не единственным пленником с той трагической битвы. Ведь кто-то показал монголам на тело и сказал, что это главный. Этот кто-то мог и имя с кличкой назвать… Однако, за все прошедшие годы, сколько бывший атаман не спрашивал, ничего ему о других темноводцах не говорили.
В общем, Ин Мо называл своего подопечного исключительно кличкой. Не хватало ему еще, чтобы у пленника имя было длиннее, чем у него самого.
«Вообще, Мо — нормальный мужик, — не стал думать лишнего о своем надзирателе пленник. — Еще ни разу меня не обдирал. И поболтать можно».
Этот китаец давно принял сторону маньчжуров. Он был ветераном Зеленого войска, так как с самого начала воевал против крестьянского императора Ли Цзычена. И предпочел оказаться на стороне Цинов, чтобы продолжить убивать возомнивших о себе бунтовщиков. После пошел в стражу, где ему и досталась такая странная обязанность: охрана покалеченного лоча.
…Открыв тяжелую дверь, они оказались в целой серии вытянутых комнат, соединенных проходами. В этом отстойнике накопителе стояли, бродили, подпирали столбы все участники сегодняшнего благодатного дня. Дурнова вывели в зал приемов из одного конца, а сейчас привели в другой. Пленник и его персональный страж окунулись в почти осязаемое облако запахов мускуса и пота.
Глава 3
Вокруг них были монголы. Те самые князья, которых пригласили, дабы император угостил своих верных подданных. На самом деле, такие визиты практиковались для того, чтобы обеспечить монгольскую лояльность. Все эти гуны, ваны, тайджи и прочие владетельные князьки должны время от времени отдавать себя во власть Цинов. Как собака, выказывающая свою покорность вожаку стаи, ложится на спину и подставляет горло и брюхо. Если же какой-то князь отказывался приехать… что ж, его могли отдать на растерзание более верному.
Монгольские гости в комнате были разряжены в пух и прах: шикарные шелковые халаты с дорогим шитьем, вычурные прически с самыми неожиданными выбритостями и смешными косичками-корзиночками. Монголы шумели, сопели, о чем-то низко переговаривались и похохатывали, сколько не просила их прислуга вести себя потише. Князья только отмахивались: тут они еще вожаки, надо показать свою альфа-самцовость, прежде чем наступит пора идти в зал и подставлять императору свое брюхо.
Новоприбывшие тихо пробрались к стенке. Дурной тут же уселся на корты, откинувшись на стену, тогда как Ин Мо твердо стоял на своих двоих. Он воин, а не какой-нибудь полудохлый варвар.
Пленник лениво оглядывал ярких, потных и шумных князей. И даже не сразу заметил еще одного — единственного, кто также сидел на полу, сложив ноги «по-татарски», и смотрел прямо перед собой. Все его «коллеги» инстинктивно жались в компашки, а этот, словно, и не видел никого вокруг.
— Почтенный Мо! — громко шепнул Ялишанда по-китайски. — Ты не знаешь, что это за парень?
Седуна, конечно, парнем называть не стоило, но он и впрямь был достаточно молод. А когда тебе уже за сорок, то и 25-летние становятся «парнями». Нелюдимый был очень смуглым, даже
