мало кому интересно. Интересна ротанговая пальма и очковый медведь. Их нашли в учебнике сразу, ещё на первой неделе. Сейчас нашли анализирующее скрещивание. Это тоже смешно. Его тут же пытаются показать сзади. Показать с впередисидящим.
Биология – плохой урок.
Допрос начинается после столовой. Отъевшиеся, отсмотревшие все обновления, отославшие все сообщения, они ждут. Рукава закатаны по локоть. На предплечьях первый чёрный волос.
– Чего бегаешь?
– Не бегаю. Просто...
– Что просто?
– Да там... дела.
– Какие? – такой смех, будто дел быть не может.
Но ведь их и вправду нет.
Разговор пытаются раскачать вопросами, невинными и благожелательными, но эти вопросы громки, эти вопросы для всех. Девочки недовольно поворачиваются, фыркают, шепчут что-то осуждающее, но в их глазах интерес, там жар, они хотят видеть, как вчерашние мальчики превращаются в больших широких мужчин.
Лето между восьмым и девятым меняет всё.
– Личку проверял?
– Послушал, что скинули?
– Будешь вписываться?
– Девчонку нашёл?
Приходится мотать головой:
– Нет, нет, не знаю. Нет.
В ответ кивают, молчаливо сдерживая смех. Это молчание напускное, его держат для пущего эффекта. В нём подытоживают. Это делает Толя Фурса, сонный гном, волосы которого висят немытыми патлами. Под глазами у Толи неопадающие мешки. Они оттягивают лицо вниз, из-за чего Фурса выглядит вечно удивлённым.
– Мы тут обсудили один вопрос...
– Какой? – комкается внутри.
– Ну вот опять начинается. Какой, что... типа не в курсе, да? Выпилился из конфы, не отвечаешь на то, что скидываем. Игноришь нас, что ли? Определяйся: вписываешься или нет?
Фурса едва достаёт до подбородка. Склизкие волосы стекают по неровному, в выбоинах, черепу. Когда-то Фурса здорово сверзился с качелей, и с тех пор стал заторможенным, но это только придало ему важности, будто окружающий мир и вправду мог подождать. Дремотный, немного припухлый, невысокий и словно оплывший от величавости, Толя выражался неохотно, вельможно удивляясь самому себе.
– Ау! Вписка, бухло, бабы! Идёшь? – не выдерживают со стороны.
Разумеется, разговор готовился загодя. Не ясно, что отвечать. На вписке опасней, чем в школе. Здесь учителя, люди, входы-выходы, само пространство. Вписка противоположна – она сожмёт, подсядет на диван, придвинет. Ноги там будут в носках, беззащитны. Идти нельзя, но как об этом сказать?..
Фурса раскрывает рот, искренне оскорблённый молчанием.
– Да какая вписка! – вмешивается Копылов, грубый, квадратный, катет к катету, – Там заценят эти штаны... туфли. Тупо на порог не пустят.
Толя Фурса замирает с глупым рыбьим ртом. Не вмешиваются и остальные. Филиппа Копылова все зовут только Фил. Никто не может иначе. Он самый сильный в классе, сплошной корень из единицы. У него белые кулаки, развитая грудь, плечи, степное лицо расходится вширь, он – уже, поэтому одноклассницы смотрят на него долго и жадно. Копылов повёрнут в телефон, он занят и знает, что ему ничего не ответят. Он не бросал вызов. Он тоже подытоживал.
В горле пересыхает. Раньше были намёки, наводящие вопросы, смешки. Они позволяли скрывать очевидное: никакой травли нет, старые друзья просто шутят. А как только оскорбления бросят прямо в лицо, без писем с левых профилей, без скомканных на биологии бумажек, тут же – вот клятва – получат в ответ.
Все, кроме Копылова, ждут.
Фурса отступает к стенке, заторможено налетая на Вову Шамшикова. Пухлый отличник с густыми светлыми волосами застенчиво колупает подоконник.
