и передернуло – будто миллион киловатт пропустили сквозь мое истерзанное, измученное тело. Но ни на вершок не сдвинулся я с места.
– Подчинись ему-у-у, – выла, валяясь в моих ногах красавица Лола, – полезай на меня, возьми меня, иначе он нас исполосует, измучает вконец, я знаю его, он не отступится-я-я-а-а!
Она целовала своими пухлыми губками мои гниющие ступни, прижималась к ногам грудями, обвивала меня. Но встать не могла.
– Уйди, сука! – я отпихнул ее ногой.
– Сдохни же, раб!!! – прорычал колдун.
И меня подбросило вверх – над соснами и березами, осинами и дубами. Я грохнулся оземь будто мешок с дерьмом, кости затрещали, захрустели, кожа полопалась и гниющее мясо поползло наружу. Меня трясло, било, прожигало и тут же льдом сковывало. Но я терпел, скрежетал зубами, обломками зубов, ломая их, стирая в крошку. Я вырвусь из этого ада! Вырвусь! Пускай они лютуют, пусть! Они захлебнутся своей дикой злобой, сволочи. А я вырвусь!
– Получай! Получай, гадина! Изменщица!!!
Колдун полосовал окровавленный кусок мяса, который еще совсем недавно был красавицей Лолой. ОН мог убить ее, он мог измучить и истерзать меня… и все равно он был в бешенстве от собственного бессилия. Я видел, что он бьет труп, мертвее изодранное в клочья тело. Зачем?! Но он все бил, не мог остановиться. А меня корчило безудержно.
Я уже не видел ни леса, ни полянки, ни пня. Меня снова бросило в преисподнюю – в океан безумного пламени, в угли, в гарь, в смрад, где каких-то несчастных раздирали острыми и иззубренными крючьями. И хохотали надо мной два крылатых и хвостатых дьявола. И трясло их вместе со мною… Вот они – мои дьяволы-хранители! Это они везде ведут меня, суют меня везде, гадины! Свиные рыла!
– Отвяжитесь от меня! Сгиньте! – заорал я во всю глотку.
Но их затрясло пуще прежнего. И вдруг понял я, что не хохочут они, не насмехаются надо мною – это их так трясет, так бьет вместе со мною. И вот тогда понял я – каждый мой шаг наверх, это пытка и боль для моих дьяволов-хранителей, для всех тех бесов, земляных червей-ангелов и прочей нежити, что приставлена ко мне. Да, они входят в силу, когда я поддаюсь своим страстям; когда я мщу и терзаю беззащитных, когда я зверствую и предаю, подличаю и унижаю. Но их начинает трясти в адской лихорадке, если я живу не по их правилам… Да, именно так! Гадины хвостатые! Выродки проклятущие! Чтоб вам сдохнуть! И окатило меня огнем, волной пламени. И подступился один дьявол-хранитель, прошипел в самое ухо:
– Рано радуешься, ублюдок!
Рванулся я от него. Но железные когти впились в горло.
– Иди, откуда пришел! Тьма.
Боль. Жуть.
И снова полянка под луной. Бесконечная ночь. Колдун на пне. И кусище кровавого мяса у его ног. Да где-то вдалеке тоскливый вой то ли волка, то ли собаки.
– Ну что, раб, сбежал от меня?! – колдун хихикал. – Не перечь воле хозяина. Слышишь?! Никогда не перечь!
Он размахнулся своей плетью, намереваясь ожечь меня – больного, бессильного, издыхающего. Но вдруг замер… рука начала опускаться.
– Проклятье! – взревел он шакалом. – Они приняли ее! Этого не может быть!
Я сначала ни хрена не понял, только обрадовался, что колючая плеть не стеганула меня по спине и голове. Но потом заметил, как кусок мяса, имевший прежде имя Лола, начал шевелиться. Казалось, это не он сам, а кто-то под ним – то ли крот, то ли змея, то ли еще какой лесной житель. Но нет, это поднималась она сама – страшно изменившаяся, осатаневшая, зверообразная, с когтистыми лапами и тремя кривыми рогами, выбивающимися из-под белокурых, испачканных засохшей кровью прядей. Да, они приняли ее – и она после этой лютой, ужасной смерти превратилась в чудовище, в демона – пухлый ротик исчез, оскаленная пасть открывала ряд длинных, острых клыков, язык раздвоенным жалом извивался меж этими клыками… но глаза ее были пусты и мертвы.
– Сгинь! – заорал колдун. И принялся нести какую-то тарабарщину на непонятном языке, наверное, заклинания.
Да только все впустую. Осатанелое чудовище набросилось на него, сбило с пня – никакой преграды для мертвой не существовало. Острые когти впивались в хилое старческое тело, рвали его на куски.
– Убей ее, раб! Убе-е-ей!!! – визжал старикашка.
Но я даже не пошевельнулся. Я терпел адские муки. Но держался. Так и надо тебе! Так и надо!
Вот еще немного – и она добьет негодяя! Ну, давай! Я ждал этого мига, чтобы насладиться им, забывая, что мне нельзя наслаждаться мщением, пусть и чужим. Но она не добила его. Не обращая внимания на меня, она забросила колдуна за спину и какими-то судорожными шагами-прыжками, побежала в сторону проклятого кладбища.
Я припустился вслед за ними. Мертвенистая луна бежала по нашим следам, не отставала. Страшная ночь! Бесконечная ночь!
Я мечтал только об одном – очутиться до рассвета в своей могиле. Иначе будет плохо, я почти забыл об этом. Проклятье!
Временами мертвая Лола останавливалась и вновь принималась терзать старика. Он визжал недорезанным зайцем, он был в полной ее власти. И мне даже становилось жалко этого дряхлого и похотливого подонка.
Со всего маху, не останавливаясь, она повалила кладбищенскую ограду, побежала со своей скулящей ношей мимо косых крестов и жутких дьявольских пятиконечных звезд. Да, я все понял – она тащила его в ад живым! Как и та, другая мертвичиха!
– Постой! – крикнул я неожиданно для самого себя.
Но было поздно – мертвая сиганула в разверзтую могилу-ямищу, скрылась во тьме, и опять прокатилось эхо из-под земли.
Я подбежал слишком поздно, заглянул в дыру: «земляной ангел» уже пеленал жертву. Он мелко сучил своими суставчато-трубчатыми ножками и лапками и был похож на огромного, разжиревшего червя с паучьими конечностями и сложенными стрекозиными крыльями. Они все были одинаковы, но всегда чем-то отличались друг от друга. Это был не тот «земляной ангел», что пеленал меня.
– Прости эту сволочь поганую, Лола! – заорал я в припадке бабьей какой-то жалости.
Снизу раздалось приглушенное рычание. И мертвая впилась клыками в горло жертвы. Они вместе попадут в ад. И еще неизвестно: кому там достанется больше.
Я до рези в глазах вгляделся в могильную тьму. И вдруг меня передернуло – уже не осатанелое существо-чудище грызло старикашку-колдуна. Нет! Красавица Лола, обнаженная, грудастая, голубоглазая, без царапинки, вся лощеная и блестящая, впивалась алыми пухлыми губами в старческую дряблую шею. Жутко это было. И непонятно. Кто они? Кто они все?! Может, они и на земле, при жизни
