служителя церкви. Аккуратная бородка практически как у каждого второго мужчины, волосы стянуты в тугой хвост. Но самое удивительное — он садится в нашем ряду. Я даже дар речи теряю, когда он произносит простое:
— Доброго дня! — пожимает руку моему соседу, который вел переписку в телефоне. Легким наклоном головы приветствует меня и занимает свое место.
— Здравствуйте, — лепечу еле слышно.
Не знаю, что я ожидала, но никаких церковных слов или фраз он не произносит. Просто священник. Просто в самолете. Интересно, он летит «по делам» или тоже в отпуск? А священники купаются в море? А как?
Мне становится самой стыдно за свои мысли.
Легкий гул двигателей резко выкидывает все из моей головы, и я замираю. Внимательно слушаю инструктаж перед полетом, сопровождающийся движениями двух стюардесс и одного стюарда. Проверяю ремень безопасности и, кажется, даже не дышу.
— Боязнь высоты? — интересуется мой сосед, видимо, заметив, что я крепко вцепилась в подлокотники.
— Н-не знаю. Я первый раз… — признаюсь.
— Это не страшно, — успокаивает он. — Как в большом автобусе.
Пока самолет выезжает на взлетную полосу, смотрю в иллюминатор.
— С Богом, — доносится рядом, и меня слегка вжимает спинку сиденья, когда самолет набирает скорость.
— Можно открыть глаза. Мы уже в воздухе. — Касается моего уха.
— Д-да? Уже? — Высовываю взгляд в «окошечко». — Боже! — вылетает невольно, и я кошусь в сторону священнослужителя. — Извините.
— Не нужно извиняться. Ничего плохого в этом нет. Бог всегда с нами, — отвечает добродушно, и я немного выдыхаю.
Ну, если Бог рядом, то все же будет хорошо?
Глава 2
Глубоко вдыхаю и пытаюсь расслабиться. Смотрю вниз, прилипнув к иллюминатору. Вроде и высоко, а, оказывается, не так уж и страшно. Так сразу и не скажешь, что под тобой девять тысяч метров пустоты. Прислушиваюсь к своим ощущениям: сильной вибрации в салоне нет, звук немного приглушен, а в остальном, вроде бы, я чувствую себя как обычно. Мозг работает, сердце стучит, глаза видят. Живая!
Ловлю лукавый взгляд своего соседа, пожимаю плечами, что я не трусиха, но все равно боюсь, и отворачиваюсь к окошечку. Достаю телефон и делаю несколько снимков, чтобы потом отправить маме и Аличевой. Не зря же я отстаивала это место!
Несмотря на Данкины предсказания о «спящем царстве» во время полета, в салоне, наоборот, наблюдается небольшое движение. Пассажиры разговаривают, встают со своих мест, ходят куда-то (наверное, в туалет), в общем, ведут себя вполне свободно. Это я сижу, замерев, как первоклашка на первом уроке. Еще больше вжимаюсь в свое кресло. Нет, я точно не сдвинусь с места, пока шасси не опустятся на твердую землю.
Мои соседи тихо беседуют между собой. Из-за давления на уши я не слышу, о чем они говорят, да и мне, если честно, не особо интересно. Я снова утыкаюсь в окошечко. На обратной стороне стекла образовываются кристаллики льда, своими лучиками напоминающие трещинки. Невольно ежусь, не давая воображению разыграться, и смотрю на облака, которые закрывают собой вид. Все-таки ими любоваться лучше снизу, а не сверху.
Мы летим уже около часа, когда мое внимание привлекает темное скопление воздушных масс. Со своего ракурса мне хорошо видно, как в стороне образовывается и надвигается грозовая туча, а когда черноту разрезает световой луч, я, не желая того, ахаю, привлекая к себе внимание.
— Что там? — интересуется мой сосед и наклоняется, чтобы посмотреть. — У-у-у, — тянет. — Будем надеяться, что нас не зацепит.
Ровно в этот момент голос пилота предупреждает о входе в зону турбулентности и убедительно просит не вставать со своих мест.
— А если зацепит? — спрашиваю, испуганно глядя в лицо мужчины.
— Не зацепит. Пилотам запрещено вводить самолет в грозовой фронт, они просто обойдут его стороной, — отвечает уверенно. — Максимум, мы пройдем по самому краю.
— А если молния попадет в самолет?
— Это тоже исключено. На каждом самолете есть электростатические разрядники. Они обычно располагаются на концах крыльев. И если в самолет попадает молния, они отводят электричество в воздух. Оно словно стекает по корпусу, а сам корпус остается нейтрально заряженным. — Получаю короткий ликбез.
— А оборудование? — напираю я, потому что в глазах стоит картинка, где приборы искрят, и самолет теряет управление.
— Оно тоже защищено специальным экраном. — Мужской голос звучит спокойно и убедительно, а я ловлю себя на том, что бесцеремонно разглядываю мужчину. — Самое страшное, что может случиться, это немного потрясет. Но турбулентность бывает и при чистом небе. Все зависит от воздушных потоков.
Его уверенность передается мне и успокаивает. Но я снова залипаю, рассматривая, как меняются вдалеке оттенки неба от темно-синего до графитового. И каждый раз, когда сверкает молния, рефлекторно вздрагиваю.
Стюардессы, проверив у каждого пассажира ремни безопасности, тоже садятся в кресла, по крайней мере по салону больше никто не ходит. Достаточно ощутимая вибрация заставляет меня выпрямиться и вжаться в спинку кресла. Разговоры в салоне стихают, и становятся отчетливее слышны гул двигателей и другие механические звуки.
Мой сосед через меня смотрит в иллюминатор. Его взгляд сосредоточен, а губы сжаты, он так близко, что я могу видеть каждую ресничку, но меня настораживают сдвинутые брови.
— Все плохо, да? — спрашиваю, замерев в ожидании ответа.
Мужчина отмирает, и его мимика меняется с напряженной на более расслабленную.
— Да, почему? Это всего лишь дождь. — На стекле иллюминатора появляются расплющенные капли.
Я кошусь на священнослужителя, и по его сложенным в молитвенном жесте рукам и движущимся губам догадываюсь, что тот читает молитву. Так некстати вспоминается мамин страх, что я могу пострадать во время полета. Судорожно сглатываю. Умоляюще смотрю на своего соседа и испуганно даже не прошу, а требую:
— Скажите, что все будет хорошо.
— Все. Будет. Хорошо, — отвечает, глядя в мои глаза, и накрывает мою руку своей.
Хватаюсь за чужую руку, как за спасательный круг, и снова поворачиваюсь к окну. На этот раз молния сверкает совсем близко, и я от испуга зажмуриваюсь, крепче вцепившись в точку опоры.
— Вам, может, лучше закрыть иллюминатор?
— Нет. — Бросаю категорично и открываю глаза. — Я должна видеть, что там происходит.
В мужских глазах мелькает удивление и интерес, заставляя меня смутиться от такого внимания. Опускаю взгляд и замечаю, что вместо подлокотника до сих пор сжимаю чужую руку. Разжимаю пальцы и виновато смотрю на бедного мужчину, которому досталось от моих ногтей.
— Извините, — мямлю, не зная куда деть глаза, и снова отворачиваюсь к иллюминатору. Даже делаю несколько снимков на камеру телефона, стараясь поймать вспышку молнии.
Снова начинает трясти, и жуткий звук, как будто по корпусу провели металлическим предметом, и самолет
