Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 95
полиматов мы будем возвращаться на этих страницах не один раз. Думается, будет полезно охарактеризовать некоторых из них как пассивных (в противоположность активным), ограниченных (в противоположность многопрофильным) и последовательных (в противоположность симультанным). Под пассивными я подразумеваю людей, которые, как кажется, знают обо всем на свете, но не создали ничего (или, во всяком случае, ничего нового). На границе между пассивными и активными стоят сторонники синтеза и систематизации знаний типа Фрэнсиса Бэкона или Огюста Конта. «Ограниченный полимат» – очевидный оксюморон, но необходим какой-то термин для обозначения тех ученых, которые занимаются несколькими связанными между собой дисциплинами в поле гуманитарных, естественных или социальных наук. На страницах этой книги мы будем называть их «кластерными».
Ученых, занимавшихся несколькими науками более или менее одновременно, можно противопоставить тем, кто переходил от одной дисциплины к другой на протяжении своей интеллектуальной жизни и кого мы условно назовем «последовательными» (по аналогии с теми, кто практикует последовательную полигамию). Один из них, Джозеф Нидем, начал свою автобиографию с вопроса: «Как случилось, что биохимик превратился в историка и синолога?»[15] Удовольствие, связанное с написанием этой книги, в немалой степени состояло именно в отслеживании подобных поворотов, а также в попытках разобраться, чем они были вызваны.
Еще одна возможная типология выделяет всего два типа полиматов: ученый «центробежного» типа, накапливающий знания и не задающийся при этом вопросом о взаимосвязях между ними, и ученый «центростремительного» типа, верящий в единство знания и пытающийся свести его отдельные части в большую систему. Первая группа получает удовольствие – или, наоборот, страдает – от всепоглощающей любознательности. Представители второй группы очарованы (кто-то скажет – одержимы) тем, что один из них, Генрих Альстед, назвал «красотой порядка»[16].
Делению на «центробежных» и «центростремительных» вторит предложенное Исайей Берлином в знаменитой лекции о Толстом разграничение между теми, кого он (вслед за древнегреческим поэтом Архилохом) назвал «лисами», знающими «многое», и «ежами», знающими «что-то одно, но важное»[17]. Это разграничение не должно быть слишком резким, что признавал и сам Берлин, говоря о Толстом как о «лисе», который считал, что ему следовало быть «ежом». Большинство полиматов (если вообще не все) на этой шкале окажутся где-то между двумя крайними точками, и многих из них тянуло (и тянет) в обоих направлениях – так создается творческое напряжение между центробежными и центростремительными силами.
Возьмем Иоганна Иоахима Бехера, немецкого врача XVII столетия, ставшего математиком, алхимиком и советником императора Леопольда I по тем вопросам, которые мы сейчас называем экономической политикой. На языке своего времени Бехер был прожектером, человеком с амбициозными и часто нереалистичными замыслами, включавшими в себя превращение песка или свинца в золото. «Он публиковал работы по химии, политике, торговле, универсальному языку, дидактическому методу, медицине, моральной философии и религии». Интересы Бехера кажутся центробежными, но, как предполагают сейчас, их связывала воедино идея круговорота в природе и обществе[18].
Мифология полиматов
Познания отдельных полиматов преувеличивались столь часто и до такой степени, что мы можем говорить о мифологии данного «вида». Часто их описывали как людей, обладающих неким абсолютным знанием, а не просто овладевших академическим багажом определенной культуры. Такие описания восходят к очень давним временам. Средневековый поэт Джон Гауэр именовал Одиссея «ученым мужем, познавшим всё на свете». Иезуита XVII века Афанасия Кирхера называли «последним человеком, знавшим всё»[19]. К более поздним претендентам на это звание относятся преподаватель Кембриджского университета Томас Юнг, американский профессор Джозеф Лейди и, из самых близких к нам по времени, итальянский физик Энрико Ферми, которого современники неоднократно характеризовали подобным образом, хотя, как говорится в недавно вышедшей биографии, «его познания в науках за пределами физики были поверхностными, а представления об истории, искусстве, музыке и многом другом – мягко выражаясь, ограниченными»[20]. Столь распространенное использование прилагательного «последний» подчеркивает необходимость исследования, охватывающего, подобно нашей книге, длительный период времени.
Чуть более скромен подзаголовок к сборнику эссе Умберто Эко, вполне подходящий для почитателя Хичкока: «человек, который знал слишком много»[21]. То же самое говорили про специалиста по информатике и криптоаналитике Алана Тьюринга и натурфилософа Роберта Гука. Сходным образом по отношению ко многим полиматам употребляли фразу «последний человек эпохи Возрождения» – так характеризовали, например, философа Бенедетто Кроче и специалиста по поведенческим наукам Герберта Саймона. Биохимика-синолога Джозефа Нидема называли «ренессансным человеком XX века», а литературного критика Джорджа Стайнера – «очень сильно запоздавшим человеком Возрождения». Гука именовали «лондонским Леонардо», Павла Флоренского – «неизвестным русским да Винчи», а о Гарольде Лассуэлле говорили как о «Леонардо бихевиоризма», который был «в своей науке настолько близок к человеку эпохи Возрождения, насколько это возможно для ученого-политолога»[22]. Термин «женщина эпохи Возрождения» тоже широко использовался в самых разных областях, от музыковедения до сексологии[23].
Примеры словоупотребления, приведенные на предыдущих страницах, укрепляют миф о гении-одиночке, достигшем всего самостоятельно, как в знаменитой истории из детства Блеза Паскаля, заново «открывшего» геометрию без помощи книг и наставников. Некоторые полиматы действительно были одинокими, а Леонардо даже более, чем все остальные, однако в юности он был очень популярен при миланском дворе. Джамбаттиста Вико, которого часто описывают как одинокого и замкнутого человека, вел вполне светскую жизнь в Неаполе, по крайней мере, в молодые годы. Маленькие сообщества часто стимулируют творческую активность своих участников, и некоторые идеи, которыми впоследствии прославились полиматы, возможно, родились именно во время обсуждений и споров, описанных в восьмой главе[24]. Как бы там ни было, если бы я не считал, что многие полиматы внесли колоссальный вклад в мир знаний, то никогда бы не написал эту книгу.
В дальнейшем мы обсудим (или хотя бы упомянем) немало достижений и открытий, но эта книга – не только история успеха. Большие знания даются дорогой ценой. В некоторых случаях для тех, кого современники называли шарлатанами (о них речь пойдет ниже), такой ценой была поверхностность. Представление о том, что полиматы – мошенники, бытует уже очень давно, по меньшей мере со времен Древней Греции, когда Пифагора объявили обманщиком. Живший в XVII веке епископ Гилберт Бёрнет, обладавший достаточно широкими интересами, чтобы судить по своему опыту, писал: «Очень часто те, кто занимаются сразу многими вещами, слабы и поверхностны во всех них»[25]. В других случаях мы видим то, что можно назвать синдромом Леонардо, – распыление сил и энергии, из-за которого блестящие проекты оказываются брошенными или незаконченными.
В книге пойдет речь о Европе и обеих Америках с XV столетия и до наших дней. Она начинается с uomo universale эпохи Возрождения, но основное внимание в ней уделено долгосрочным последствиям того, что можно назвать двумя кризисами учености, первый из которых пришелся на середину XVII, а второй – на середину XIX века. Оба были связаны с широким распространением книг (пока еще рано говорить о долгосрочных последствиях третьего кризиса, вызванного цифровой революцией). Все три кризиса привели к тому, что можно назвать информационным взрывом – как в смысле стремительного распространения знаний, так и в смысле их фрагментации. Позже будет рассмотрена и реакция на фрагментацию.
Дабы напомнить читателю, что полиматы процветали не только на современном Западе, в следующей главе приводятся краткие сведения о некоторых многосторонних ученых – от древних греков до полиматов конца Средневековья, с вкраплениями из истории Китая и исламского мира. Эта глава потребовала от автора выхода из зоны интеллектуального комфорта, но если пишешь о полиматах, нужно быть готовым браться за то, в чем ты совсем не силен.
1
Восток и Запад
Казалось бы, в донаучную эпоху или в такой период, как Средневековье, когда существовало всего несколько научных дисциплин, не было особой необходимости в понятиях «эрудит» или «полимат». Любознательность была нормой для того времени, можно сказать, настройкой по умолчанию. Писать книги, рассказывающие о самых разных вещах, тоже было принято. Поскольку сам объем знаний был меньше, чем в эпоху Возрождения и последующие времена, при определенном усилии человек мог овладеть по меньшей мере основными формами знания (не говоря
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 95
