— тишина…
Знакомство со Сталиной Моисеевной в начале нулевых оказалось в определённом смысле судьбоносным. Как и у многих, приехавших в столицу за лучшей долей специалистов, в начале меня изрядно покидало по разным московским клиникам. И частным, и государственным. Моисеевна же щедро помогала советами, а иногда попросту, по-человечески не давала опуститься совсем уж до бессовестного уровня. Принципы принципами, а есть-то было что-то нужно. А не можешь — вали в дыру, откуда приполз в Первопрестольную!
А я уж отдаривался чем мог: стал для Моисеевны почти домашним доктором, организовывал для неё и её немногочисленных подружек обследования, консультации специалистов. Естественно, уже в нормальных клиниках, принципиально отличающихся подходом к пациентам от той, в которой мы с ней познакомились. Будучи по натуре довольно малообщительным человеком и не нажившим по этой же причине не только друзей, но и мало-мальски приличных приятелей, я с удовольствием бывал в гостях у Мирской. Особенно узнав, чему посвятила эта феноменальная женщина всё своё свободное время персональной пенсионерки.
Сталина Моисеевна Мирская встретила войну в девятилетнем возрасте. И поверьте мне такой судьбы мало кому можно было пожелать: всё её детство прошло в немецком плену.
Впервые услышав краткую историю её одиссеи, я поначалу не сразу и поверил, вернее, осознал. Трудно, как ни крути, понять и прочувствовать чудовищность многих фактов, творимых фашистами в детских концлагерях. Да и во взрослых тоже.
Современная медийность и массовость информации как достоверной, так и откровенно лживой, о судьбах людей, оказавшихся в немецком плену, не могла отразить в полной мере действительной картины всего, что прочувствовали детские сердца и души за колючей проволокой.
Сталина свой путь заключённой начала вместе с матерью, тётей и сестрой. Но выжить удалось непонятным чудом лишь ей одной. К дочери комиссара и еврейки, пришедших в революцию по зову души и сердца, судьба почему-то была благосклонна и беспощадна в равной степени.
Всё внутри спекалось в ледяной комок от скупых коротких рассказов её подруг. Да даже от перечисления названий лагерей, в которых побывала Мирская: Красный Берег, Заксенхаузен, Майданек, Освенцим, — веяло ледяным холодом смерти.
Моисеевна не любила вдаваться в подробности о пережитых испытаниях. Лишь однажды на какой-то совсем незначительный вопрос от меня о способностях к выживанию она ответила:
— Мне несказанно повезло быть худой и высокой для своего возраста. Чёрт его знает, почему так: жрать было нечего, а я росла! Поэтому я смогла нагло прибавить себе возраст. Ну и чего уж там: некоторые надзирательницы помогли. Да и соглашалась на любую работу. Так и выжила, наверное.
Все подруги и знакомые Сталины, которых мне удалось лицезреть у неё дома, были объединены не только дружескими отношениями. Вся их нерастраченная пенсионная энергия была посвящена деятельности организации по поиску пропавших в войну военнопленных, остарбайтеров, угнанных в Германию, их родственников, оставшихся в оккупации или пропавших без вести.
Делали они это основательно и скрупулёзно, создавая собственные базы данных, взаимодействуя с государственными архивами, общественными организациями подобного толка за границей и в России. Всех масштабов их деятельности я так и не смог до конца охватить. Видимо, недостаточно было времени, да и работа поглощала львиную его долю. Первое время, узнав о характере деятельности Сталины Моисеевны, я не решался задать вопрос о пропавшем деде. То некогда, а то и время не подходящее. Зря, наверное. Это я теперь понимаю.
Совершенно случайно в гостях у Мирской за чаем я стал свидетелем разговора между ней и её коллегами о советских военнопленных, оказавшихся на момент окончания войны на территории лагерей в Германии в советской зоне оккупации.
Из пояснений я с удивлением узнал о формировании прямо на территории бывших немецких лагерей учреждений с такой же функцией, но уже организованных Народным комиссариатом внутренних дел СССР. Приказ о создании спецлагерей был издан с целью «очистки тылов действующих частей Красной Армии от вражеских элементов». Туда собирали всех наших военнопленных, перемещённых гражданских лиц, к которым у наших возникали какие-либо подозрения или даже обвинения в сотрудничестве с врагом, а то и попросту неблагонадёжные элементы. Что ж, это было понятно. Война закончилась, пришло время собирать камни. И раздать всем сёстрам по серьгам. Собирание и раздача продлились аж до 1950 года.
Понятное дело, что серьёзно разбираться с каждым заключённым никто не спешил. Были дела поважнее. И народ куковал там, чуть ли не до самого образования ГДР. Причём, в условиях, не сильно отличавшихся от фашистских. Разве что кормёжка была немного лучше. Цифра же умерших в таких лагерях уже после Победы коллегами Мирской называлась изрядная. Помниться я тогда попытался даже ввернуть что-то такое умное про кровавую гэбню. И тут же получил отповедь, что называется, по первое число.
— Ты, Гаврила, больше так языком не ляпай, — нахмурилась Сталина, — у каждого времени свои мерки! Вон, рядом с тобой Валя Примак сидит. Да, да! Ты её ласково тётей Валей кличешь. А ведь она сорок лет органам отдала. И не за звёзды с орденами служила. Её работа в архивах помогла найти сотни фашистских прихвостней! Ты и не представляешь, сколько этих тварей после войны по нашей советской родине расползлось да по щелям забилось.
— Да я же… — дёрнулся было я оправдаться.
— Сиди уж, великий умник, дитя интернета. Понятно, что сам факт таких лагерей на взгляд современника выглядит как акт сталинских репрессий. Может быть. Но лишь в малой части. Ты же врач, задумайся хотя бы с профессиональной точки зрения. Вот, к примеру, освободили наши лагерь: концентрационный, военнопленных, остарбайтеров — не столь важно. Большинство народу там практически обеими ногами в могиле. И это не сотни, тысячи человек! Поверь на слово, большинству уже ничем не поможешь. Хоть лечи, хоть корми. Ясное дело, организуются лазареты, госпитали. В основном армейскими силами при содействии новой немецкой администрации. Прямо на месте. Кругом же разруха, нищета и голод. Но и фильтрация необходима. Ежели узник — доходяга, в чём только душа держится, — тут уж и без разбирательств понятно, а если не совсем так? Порядок опять же должен быть: документы, списки, регистрация. Немцы в этом отношении большие аккуратисты всегда были. Если не уничтожено в соответствии с приказом, не утрачено, то всё честь по чести: получите, товарищи победители, распишитесь. А это же горы бумаги. На всё время нужно, переводчики, в конце концов. Да мало ли! Это тебе не кино, Гаврила, когда наши на танках валять ограду лагеря, а радостные узники запрыгивают на броню или вприпрыжку бегут за освободителями. А в следующем кадре все вместе с гармошками
