Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 28
которая обосновывала бы эту систему, в других случаях – это эклектическое использование разных изобразительных систем в ряде работ или даже в одной работе.
Такая художественная практика как бы акцентирует в качестве своей центральной проблемы ситуацию невозможности и одновременной необходимости описания мира, отношение описания к описываемому, отношение системы к идеологии, обосновывающей эту систему, и т. д.
Остаются открытыми вопросы: не является ли такая метасистема всего лишь еще одной системой, столь же условной и ограниченной, как и все остальные? Если это так, то какая идеология обосновывает ее и как быть с надеждами выйти из идеологического круга? Если это не так, то каковы перспективы подобного подхода и что позитивного он может предложить в качестве описания мира?
Flash Art
русское издание, 1983
Иван Чуйков
Я долго думал о том, как ответить на вопросы, что написать, несколько раз приступал и тут же застревал. Сам процесс писания представлялся довольно мучительным. Видимо, дело в том, что исчезла сама необходимость, обязательность писания, то есть можно что-то писать, но это уже не кажется таким важным. Было время, когда художники не только были единственными интерпретаторами своих работ, но тексты были просто необходимым добавлением к репродукциям и фотографиям работ, которых нельзя было увидеть в натуре. Без объяснений, толкований и т. д. и т. п. было просто невозможно составить представление о художнике на основе нескольких фото. Теперь писанием занимаются другие, профессиональные люди, и, как бы нелепы иной раз ни казались эти писания, – это их право. Как я уже писал когда-то, моя интерпретация моих работ ничуть не лучше или правильнее любой другой. Зритель всегда прав.
Так что я могу говорить только о том, чем для меня является это занятие, что я в нем нахожу, почему делаю то, что делаю. Собственно, именно к этому и сводятся все многочисленные вопросы анкеты.
В самой основе моей работы лежит противоречие. С одной стороны – глубокий скепсис в отношении всех претензий искусства на некую воспитательную роль, на социальное/политическое влияние, на выражение внутренней сути художника, на психологическое прозрение и т. д., а также на адекватную репрезентацию некой реальности. Сейчас стало совершенно ясно, что любой персональный язык, любой код, любая художественная система суть лишь маски, отнюдь не связанные некими органичными кровными узами с неповторимой душой художника. Достаточно однажды побывать на любой ярмарке современного искусства, чтобы увидеть, как художники используют все возможности, просто из кожи вон лезут, чтобы найти новые, незанятые ниши и найти «свой» стиль, сделать то, чего еще никто не делал, то есть найти, создать новые маски. Искусство меняется, движется по своим имманентным причинам/законам, а художники в меру свой чуткости встраиваются в этот поток, находят там свою нишу. Так что любой личный язык, персональный стиль – это маска, ложь, так как подразумевает то, чего нет: личное, персональное. А лгать не хочется.
Что же касается социальной, политической, воспитательной роли, то и раньше художник мог протестовать, кричать или стонать – это ровным счетом никого не касалось, в обществе от этих криков и стонов не менялось ничего абсолютно. Любой протест моментально нейтрализуется контекстом галерей, музеев, осваивается рынком. И есть какое-то чудовищное извращение в том, что работы социально или политически обеспокоенных художников, работы критикующие, обличающие систему, благополучно оплачиваются и находят место в рамках системы – на стенах музеев и гостиных. Может быть, единственная общественная роль искусства в том, что оно не отражает, а создает видимый облик мира: и прямым воздействием (мы видим мир так, как нас научили художники), и косвенно – через дизайн в быт.
Это в отношении скепсиса.
С другой стороны, я вот уже больше сорока лет занимаюсь этим делом, это моя жизнь, это я и есть. Ситуация достаточно драматическая. Снять это противоречие – оправдать занятия делом, отношение которого к реальной жизни не очень понятно и довольно сомнительно, я могу единственным способом – тематизируя его, делая это противоречие или эти сомнения концепцией моей работы.
А это значит, что я занимаюсь соотношением языка и реальности, соответственно, соотношением разных языковых кодов. Естественно, это не научное исследование, а некая свободная игра с этими кодами, основанная на интуиции. В моих работах нет message’а, нет «содержания» (по крайней мере на сознательном уровне). Эта игра и есть содержание. Соответственно, нет и личной манеры, персонального «почерка». За этими работами не стоит некий персонаж: учитель, пророк, обличитель или бытописатель – за ними пустота.
Весь смысл в самой этой игре. В ней есть свои условности, свои правила. Но игра по правилам, установленным самим собой, как раз и освобождает. Освобождает от внешнего диктата, от идеологии, от наличных канонов красоты и безобразия, от привычных взглядов и установок, от своих собственных привычек, наконец.
Сначала – в рамках тоталитарного давления – это было выгораживанием своей области свободы, было «ворованным воздухом». Но и не только. Это занятие было преодолением не только идеологических догм, но и всех представлений об искусстве, о художнике, об отношении жизни и искусства, о красоте и т. д. и т. п., уже глубоко внедренных в сознание. А потом это стало преодолением, главным образом, себя, освобождением от того, что стало слишком ясным, привычным, то есть попытками развиваться, двигаться дальше, то есть жить. Такой вот психотерапевтический момент.
Впрочем, и как зритель я жду от искусства именно такого освобождающего опыта. Ведь именно этот опыт (и для художника, и для зрителя) не умирает в работах, сделанных давным-давно, несмотря на музеи, коллекции, книги и т. д.
Конечно, это далеко не исчерпывает и не объясняет всего. Я мог бы написать с такой же убежденностью и, конечно, совсем иное. На свою работу я могу взглянуть с разных точек зрения, и есть много других аспектов, тоже для меня важных, но вот то, что я сейчас написал, пожалуй, самое важное. А вот та пустота – тайна, что скрыта за крашеными холстами, – ее не объяснишь, не растолкуешь.
Вот писал, объяснял, объяснял и так ничего и не объяснил. Ведь все эти объяснения – интерпретации – это всегда после. Я не иллюстрирую некие концепции, не конструирую работы согласно неким принципам и ранее освоенным концепциям. Сначала всегда визуальная идея – желание написать вот такую картину, построить вот такую конструкцию или инсталляцию, сделать вот такой объект. И остается вопрос, откуда эта идея, этот образ, кто диктует это желание. Ответа нет.
Юрий Альберт. Интервью с Иваном Чуйковым[1]
Юрий Альберт: Скажи, пожалуйста, когда тебя назвали концептуалистом первый раз?
Иван
Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 28
