говорить, а мать ее слушать. Вот так будет нормально и правильно: она – театралка, ценитель, знаток, критик. Мать-то, конечно, ничего особо не понимает, но… это сейчас неважно. Жене был нужен слушатель. Она была в модном и новом Гоголь-центре. Смотрела спектакль по Сталкеру. Содержание фильма Кончаловского послужило отправной точкой, но там были другие герои, другая Зона. Сначала Жене все нравилось: спектакль в фойе, герои спорят, двигаются, зрители за ними ходят, но потом… начались монологи… т.е. мысли режиссера, ее политические и общественные воззрения. Вот это было уже неинтересно, даже пошло. Особенно противен был монолог девушки, которая собиралась в Зону, потому что у нее были проблемы с головой. Женя саркастически подумала, что она знает "лекарство" – гильотина! Отрежут голову и нет проблемы. Она рассказала маме о спектакле и свою придумку про гильотину. Мама как всегда со всем согласилась, тем более, что она сама спектакля не смотрела. Да, Женя уже видела свою статью: про гильотину – это уж обязательно, а вообще-то, поскольку Гоголь-Центр открыт под эгидой Кирилла Серебренникова, то она, напишет, что все было вообще-то, "круто". Да, "круто" – это как раз то самое слово, которое нужно. Пусть оно папе и не нравится. Он вообще ничего не понимает в современном театре. Папа у нее хороший, но он – человек прошлого. Начав говорить об интересном для себя предмете, Женя окончательно проснулась.
Сборы на работу были недолгими, хотя тут тоже была своя тонкость: одеться надо было просто, демократично, с легкой небрежностью, но вещи должны были быть дорогими. Женя сняла халат, надела джинсы, синий шерстяной свитер, повязала косынку и чуть задумалась, какие надеть туфли. На улице шел дождь, и она выбрала черные ботинки на шнуровке, на низком каблуке. Потом сняла с вешалки короткую спортивную куртку. Косметики совсем немного: она работающая профессионалка, а не дамочка с Рублевки. Вскоре она уже сидела в своей маленькой красной машине. Усевшись за руль, она заметила, что джинсы неприятно стягивают ее в поясе: боже, как это надоело! Надо вновь садиться на диету. Женя вздохнула. Час-пик миновал, а к обычным пробкам она давно привыкла.
Егор
Егор сидел в том же самолете, через несколько рядов впереди Михаила. Он тоже выбрал себе крайнее к проходу кресло. В самолете ему нравилось, вернее "нравилось" было не то слово, ему в самолете было привычно. Лет пятнадцать назад он еще сам летал по всему миру бортпроводником, и поэтому каждый штрих суеты команды был ему понятен, сразу стало ясно, кто каким "номером" по полетному заданию летит. Вот девочки-бортпроводницы смотрят на часы: затянули с посадкой, а уже пора звонить по внутренней связи командиру и докладывать о готовности задраивать дверь. Как только она наглухо закроется, открывать ее не будут, тем хуже для запыхавшихся опаздавших. "Труба", как Егор по привычке называл салон, была переполнена, к тому же Егор видел, что летит оркестр, и понадобилась дополнительная возня с инструментами: весь багажный отсек в салоне был под завязку забит объемными футлярами с виолончелями и с духовыми. И то, Егор понимал, что музыкантам была сделана любезность: как миленькие покупали бы отдельное место для своих дуделок и бренчалок. Почему он так неуважительно подумал об оркестре Егор и сам не знал. Для контрабаса, скорее всего, им пришлось купить место. Арфу не везли, будут играть на местной. Скрипачи всегда мертвой хваткой вцеплялись в свой инструмент и их было не оттащить от их "балалайки" – опять неприязненно подумал Егор, так и будут сидеть со скрипкой на коленях… ни почитать толком, ни поесть.
Дверь задраили, в самолете все успокоилось, но рулежка на полосу не начиналась, тягач для буксировки пока не пришел. Никто этого, конечно, не знал, но в багажном отсеке перетасовывали багаж и специальный груз, чтобы обеспечить центровку машины. Это было даже и неплохо: Егор знал, что если их отбуксируют от "хобота", им уж, даже и при большой задержке рейса, не удасться больше выйти на перрон. У "рукава" немедленно встанет другой борт. Место будет занято, и им придется стоять на "перешейке" хоть два часа. Прошло минут двадцать, самолет не двигался. Кто-то уже начинал песню про "безобразие", но, странным образом Егор был "не пассажир", а "команда" и дурацкий кипеш его раздражал. Он-то прекрасно понимал, почему они стоят: полос в Шереметьево всего две, и они забиты, над аэропортом совершают круги редкие ночные рейсы, которые ждут посадки. Если у кого-то мало керосина, их посадят в первую очередь. Утро, начало основных полетов, на полосу выстроилась очередь. Они не попали в свое время, и теперь ждут "окна", хоть какого-нибудь интервала. Командир ждет команд башни. Будет команда на буксир, на рулежку, на разгон.... Люди ничего этого не знали. Егор вспомнил, что когда он летал, он никогда не хотел ничего пассажирам объяснять. Купили свой билет и сидите себе тихо. Зачем разговаривать с непосвященными, велика честь, обойдутся!… странно, но он опять стал так думать, по-прежнему считая себя "посвященным".
Наконец самолет тронулся, вырулил на полосу, под полом задрожало, включились двигатели и машина начала разгон. Егор прижался спиной и затылком к креслу. Все замолчали, даже горластые музыканты. Как они оторвались от земли было почти незаметно, но взглянув в окно Егор заметил, что они, набирая высоту, завалились на крыло, совершая небольшой круг над Москвой, чтобы лечь на курс, достигая своего потолка, и выходя на крейсерскую скорость по трассе. Все это делалось вручную, но как только машина войдет в свой коридор, командир включит автопилот, и экипаж будет пить утренний кофе. Их покормят раньше, чем пассажиров. Егор представил себе, как девчонка, обслуживающая салон первого класса, делает кофе и разливает его в маленькие чашечки. Что ж, правильно, "свои" на первом месте. Бортпроводники начали суетиться, рейс короткий, девочкам не удасться даже присесть. Вот выключили надпись "пристегнуть ремни", значит легли на курс, можно встать. Вставать Егору было незачем, он заранее взял из ручной клади свой ноутбук, в туалет идти было пока ни к чему, но его охватил странный зуд. Что-то гнало его в хвост самолета, где трудились девочки, точно такие же, какие с ним когда-то летали: молоденькие, симпатичные, не отягощенные лишним интеллектом, услужливые и даже немного говорящие по-французски. Он с интересом смотрел, как девочка, "первый номер" по штатному расписанию, показывала манипуляции со спасательным жилетом и кислородной маской, бригадирша, женщина постарше, ее он тоже видел, говорила текст сначала по-русски, а потом с акцентом по-французски. Егор ухмыльнулся. Французский
